АГУ работает, заявок нет Антон Чумаков

© Антон Владимирович Чумаков, 2019

ISBN 978-5-4496-2192-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«АГУ работает, заявок нет.» ― это лучшая запись в бортовом журнале донецкого трамвайного вагона, закончившего трудовой день. Означает: все хорошо, Автоматическое Громкоговорящее Устройство (остановкообъявлятель) в порядке, ремонт не нужен.

А сборник рассказов «АГУ работает, заявок нет.» ― это веселый паззл мемуаров человека, дошедшего в поисках жизненных приключений аж до вождения «длинных красных сараев».

На донецком языке. По-бытовому просто и по-фейсбучному вычурно. Для широкого круга читателей (особенно рекомендуется к прочтению тем, кто планирует угнать трамвай).

Посвящается трамвайным депо №3 и №4 г. Донецка.

Давным-давно, когда мне было лет пять, мы с дедом играли в увлекательнейшую игру ― «трамвай по телефону».

Я был водителем трамвая, а дед ― несчастным пассажиром. Несчастным, потому что водитель оказался садистом (как и положено многим водителям трамваев уже заканчивающихся советских времен). Дожидался бегущего со всех ног пассажира и… закрывал двери перед самым его носом, ехидно улыбаясь в зеркало. Зажимал дверями пассажирские руки-ноги-сумки. Орал через динамики чуть ли не матом. Нарочно вез «как дрова». Резко трогался и резко останавливался. Не притормаживал перед поворотами. Ну, и в таком духе.

Особенно доставалось, естественно, деду. А дед все это терпел. И подыгрывал. Подробностей графика поездок я уже, конечно, не помню, но родители говорили, что мы «катались» на протяжении довольно долгого времени ― лет полутора, не меньше. При каждом созвоне, а это ― дважды-трижды в неделю. Часами. Видимо, ему тоже нравилось. Наверно, он меня очень любил.

Звонок.

– Привет, водитель!

– Привет, дедушка!

– Ну, что? Поехали?

– Да, да, да! Поехали! Поехали!

– Ну… Я, вот, бегу к остановке… О!.. Трамвай, как раз, стоит… Может, успею… Эх, сумка тяжелая…

– Тааак… Пассажиры! Поживее! Поживее на посадке! Не толпимся в дверях, как стадо баранов! Проходим, проходим по салону! Все! Осторожно, двери…

– Ой!.. Потеснитесь, пожалуйста… Хоть на полчеловечка…

– Так! Старый хрыч на задней площадке! Да, да, ты, с сумкой! Я же сказал, двери закрываются! Куда прешь?!

Под давлением моего «авторитетного базара» свисающий наружу дед вынужден сдаться, и пытается спуститься обратно на тротуар. Но полностью этого сделать не успевает, ― едва его правый ботинок касается земли, двери действительно закрываются, и левый оказывается намертво ими зажат.

― Хватаемся за поручни, вагон отправлен! Компостируем талоны! Не зайцуем! «Планетарий» следующая. ― говорю я и начинаю движение ― Жжж…

Дед скачет за трамваем.

― Дедушка? Скажи, как ты там скачешь?

– Ой, скачу… Скачу… На одной ноге… Сумка тяжелая… Ой, чуть не упал… Стучу кулаком в дверь… Водитель, остановите! ― кричу… Но он не слышит…

А что, у меня же график, или где?

Маму эти поездки всегда умиляли. Она и сейчас это подтверждает, и я сам помню ее лицо, улыбающееся из кухни.

А вот папа поездок не одобрял. Нет, он их не запрещал, и даже иногда смеялся: «Что, деда опять повезло?». Но я много раз слышал, как он шептал маме: «Слушай, кого же мы растим? Садиста какого-то. Вот мы сейчас улыбаемся, а вырастет…». Или как он просил самого деда на праздничных посиделках: «Мне кажется, этот ваш с ним «трамвай» нужно плавненько так свести на нет. Устаревший вид транспорта, как бы…»

А потом наша семья (мама, папа и я) переехала в другой город. Да еще и в другой республике СССР. Соответственно, телефонно-трамвайный проезд сильно подорожал (не было ведь, ни мобильной связи, ни вайбера, только междугородка). Мы, конечно, еще несколько раз покатались… Но в итоге дед все-таки «стал ходить пешком», а я «бросил работу водителя».

И телефонный трамвай уехал в Вечность.

Так и не дав мне вырасти садистом.

Во Всемирной Словесной Паутине (World Word Web) есть ужасные совремённые слова. «Спасибки», «чмафки», «ухтыжка», «печеньки», «плюшки», «морозяка», «позитивчик», «печалька», «нежданчик», «супер». Фу. А особенно – «няшка». Буэ.

Почему они ужасные? Потому, что они ужасные. Или потому, что не я придумал.

А может, потому, что моя третья бабушка служила учительницей русского языка и литературы.

В детстве мы каждое лето ездили к ней в гости. На Кавказ, в Ессентуки (единственный «мой» бестрамвайный город). Кхак обично, на нэдэльку-двэ.

А там у меня никогда не было проблемы «с кем погулять». Дело в том, что Ессентуки – городок небольшой, и многие из бабушкиных учеников жили кто в соседнем подъезде, кто в соседнем доме, кто в соседнем дворе. Ну, и, естественно, старались при случае обменять немножко своей лояльности ко мне на немножко бабушкиной лояльности к себе. Нет, нет, ничего такого, бабушка никогда не была какой-то там злющей мегерой. По-моему. Но ведь немножко дополнительной лояльности учителя – оно же в любом случае не повредит. Особенно басистым-усастым старшеклассникам и присвоившим мамины помады старшеклассницам.

Курить, само собой, меня никто не обучал. И портвейном тоже никто не угощал. И как целуются не показывал. Наоборот, в этих случаях от меня даже прятались (чтобы не заложил, случайно или намеренно). Отвлекая каким-то намного более важным занятием, чем «посмотреть, как там они в подвале». И щедро снабжая сырьем.

Рогатка, свисток из фольги от конфеты «Стрела». Пистолет-самострел из спичечного коробка, пары карандашей, прищепки, изоленты и бельевой резинки. «Бомба» из двух болтов, гайки, тетрадной обложки и спичечной серы. Трещалка для велосипеда (чтобы при езде издавать мотозвук). Или еще какая-нибудь яркая вещь – а лучше сказать «Предмет», священно и с очень большой буквы. Все эти радости жизни я постигал исключительно благодаря бабушке.

Об одном из таких священных Предметов речь и пойдет.

Спускаюсь я, значит, как-то классе во втором, после обеда на улицу. И вижу, как в подвале (сразу слева от крыльца) один за другим исчезает одна из «моих» любимых компаний: шестиклассники Гена и Давид, семиклассник Колесик (Коля) и восьмиклассница Ларек (Лариса). И мне вдруг тоже так захотелось с ними, так захотелось… Просто посидеть в уголочке и послушать «большие» разговоры. А тем более, там Колесик. Вот кто – настоящий друг! Он мне вчера сделал ниточный телефон (два коробка, две спички, длинная нитка). И поговорил со мной по нему: «Прием? Как слышно? Прием! Рас, рас, рас. Тысяча, тысяча. Ф, ф, ф… Телефон работает, работает телефон!». Да и вообще, большинству Предметов научил меня именно он.

И я топаю за ними. А они, видимо (как я теперь понимаю), уединялись покурить. Колесик заметил меня, что-то неслышно сказал остальным и стал подниматься навстречу. Со словами: «Ооо, Антоха, дружище, здорооово! Держи краба». Как же мне было приятно поручкаться с дворовым авторитетом и Предметным мастером на все руки! А он тут еще и достает что-то из кармана шорт: «Лянь, какая штука есть. Держи. Тебе». Это – мне? От Колесика?! О, я теряю подсознание…

Штукой оказался рыже-коричневый бархатисто-волосатый шарик размером с маленькое яблоко.

– А что это? – спрашиваю.

– Это? Хм… Что-то типа… Типамячка. – слышу в ответ.

Ухтыжка… Я с интересом ощупал Предмет. Типамячка…

– А делается-то ващще проще простого! – добавил Колесик – Берешь каштан (Колесик сорвал с ветки каштановый плод). И точишь, точишь, точишь (Колесик отшлифовал каштан со всех сторон об асфальт). На. Скажи, нищщяк?

Теперь у меня было уже две типамячки. Ухтыжка в квадрате!

Не теряя ни секунды, я с головой бросился в производство. Срывать, правда, мне было трудно достать, но каштанов полно и на земле. Какой там теперь подвал? Да я даже и не заметил, как Колесик туда тайком нырнул. И как они все потом вынырнули и сказали: «Ну, ты и стахааановец!» – тоже почти не заметил. Еще бы, у меня же теперь штук двадцать типамячек!

Домой относил несколькими ходками. И радовался, что дома всех так веселит мой ответ на вопрос «А что это?». Значит, хорошие Предметы. Позитивные. И значит, с хорошим названием. Но в лицах родственников был какой-то подвох. Поэтому я радовался, но и немного обижался. Пока тетя, наконец, не растолковала мне, что «типамячка» – это «что-то типа мячика».

Но слово-то – классное, правда, ведь? Оно мне очень нравится до сих пор. Им можно обозначать, например, какие-нибудь экзотические фрукты. Особенно волосистые. Всякие там дурианы и рамбутаны. Или те же кокосы. А еще – шарообразных животных. Просто толстеньких и пушистеньких или умеющих скатываться в шар. Ежиков, домашних шиншиллок и хомячков, мокриц. Или, там, мерзнущих на проводах воробьев…

В общем, хорошее получилось слово. Доброе и с позитивчиком. Типаняшное такое. И суперухтыжное.

П. С. Боже, а как типаняшно и суперухтыжно типамячки хрустят, когда их давит трамвай, – ууу! Ну, прямо хоть бери сейчас, подкладывай и прячься в кустах!

Как называются внутренние органы (такие вкусные внутренние органы) у курицы? Печень там, сердце, легкие и т. п. Потроха? Ха-ха, неправильно. – «Разности»!

Чк-ш-ш. Перемотка назад (далеко назад).

Вечер. Отец (№2) делает курице вскрытие. А я за компанию раскрашиваю фломастером карточки с «ЖИ» и «ШИ». Кухню освещает закат, но свет еще не горит. Я спрашиваю: «Пап, а это что такое?», кивая на внутренности. А он отвечает: «Это? Гммм… Это, дружище, гммм… – разные разности».