Четвертый ― там деканат, а на пятом (ботаника) ― по-моему, ничего научного делать даже не пытаются.

И, наконец, на шестом (биофизика) ― отрезают тритонам лапку, подкладывают им в аквариумы большие магниты и наблюдают, произойдет ли регенерация быстрее, чем без них.

Все.

И это все ― какое-то такое ненастоящее, жалкое и унылое… Ну, может быть, кроме грибов. Совершенно невозможно ответить на вопрос: а зачем все это? Каков практический смысл?

Зачем греть крыс? Зачем измерять клещей? Зачем считать птиц? Что даст рассматривание таинственных микроспоридий? Какая польза от мучений тритонов?

Ученые люди делают определенный вид работы (жутко серьезный вид). Живут в своем радинаучном мирке. Ничего не изобретают. Перекомпилируют информацию из книг и журналов (причем, довольно уже старых книг и не самых свежих журналов). Все «опытные» данные можно просто сочинить. И бездоказательно представить на асмысленной псевдоконференции. Получить грамоту. Справку, что ты – умный.

А самый ужасный ужас состоял в том, что я тоже буду частью этого виртуального болота. Так как, на третьем курсе начинается специализация.

Хотя, учили ― действительно хорошо. Интересно. Правда, чем дальше, тем все более не совсем тому, что мне было нужно. Но действительно хорошо. С картинками, чучелами и макетами.

Так вот. Мои попытки впечатлить разных ученых преподов антисмертином провалились, самостоятельно заниматься смертью нельзя, поэтому пришлось выбирать что-то из виртуальных крыс-грибов-клещей-микроспоридий.

Я попробовал греть крыс, но мне это не понравилось. Очень не понравилось. Это было отвратительно. Крысы жарятся под калориферами, а я должен измерять им температуру. До этого и после. А как крысе измерить температуру? Естественно, ― ректально. Ее же не заставишь подержать градусник подмышкой. Поэтому я брал крысу за хвост, ждал, пока она устанет трепыхаться, окунал стержень термодатчика в вазелин и измерял. И заносил результат «на дискэту». Но, спасибо Небесам, через несколько дней до меня дошло, что значения температуры можно запросто брать с потолка, совсем не прикасаясь к животным. Ведь за мной никто не следил! И я сочинял. И «успевал» с каждым днем все больше и больше. Молодец! Но это было так глупо и скучно. К тому же, мне очень не нравился препод, главный по крысам. С его кошмарным запахом голоса и привычкой хватать тебя за руку.

Он еще книги закладывал старыми советскими трамвайными билетиками… Именно трамвайными, ― зелеными, по три копейки (троллейбусные были синими и стоили четыре, а красные автобусные – пять). И это в конце девяностых-то. Как они сохранились? Почему трамвайные? И откуда у него столько? Впрок, что ли, накупил? Да ну его, зачем нам это знать.

В конце концов, я выбрал «изучение» таинственных микроспоридий. Хотя, на самом деле, – наверно, просто самого адекватного научрука. Который понимал виртуальность всего окружающего и себя в нем, и не пытался этого отрицать. А еще мне, чисто эстетически, понравились сами микроспоридии. Это ― такие крошечные животные, паразиты насекомых, которые вводят своего зародыша в клетки кишечника жертвы очень необычным аппаратом ― чем-то вроде стреляющего шприца, выворачивающегося (язык сломаешь) наружу, как палец перчатки. Прикольная конструкция. Но еще прикольнее то, что с ними «ученому» меньше всего мороки (гораздо меньше, чем с крысами, клещами и прочими).

И я стал, как бы, микроспоридиологом. Перекомпилирующим информацию из книг и журналов (тех самых старых книг и несвежих журналов). Иногда сидящим на кафедре с микроскопом, зачем-то считающим количество микроспоридий в препаратах многолетней давности и записывающим результаты в лабораторный журнал. И, разумеется, все эти результаты сочиняющим. Их никто не проверял. И они никому не были нужны. А я просто делал вид работы.