Он думал наняться на работу к кому-нибудь из русских. Дядя Густав эту идею не поддерживал. Опасался, что на занятия времени не останется. Но тут дядя Густав был не прав. Была у русских хорошая пословица, правда, неправильная: сытый голодного не разумеет. Очень она нравилась Петюне. Хотя он считал, что все наоборот: голодный сытого не разумеет. Голодный вообще ничего не разумеет. Потому, как, если бы разумел, так не сидел бы голодным.

Петюня знал наверняка: на сытый желудок учеба пойдет быстрей.

Русских в Лондоне было много. Но удобный случай никак не подворачивался. Он и к настоятелю церкви обращался. Тот, кстати, тоже помогал Петюне. И все время наставлял богу молиться. Господь, говорил, услышит твою молитву и все у тебя сложится.

Петюня отодвинул в сторону «Историю Российскую, описанную покойным тайным советником и астраханским губернатором Василием Никитичем Татищевым» и зашевелил губами, а затем и перекрестился.

Он прочитал молитву дважды, собрался и в третий раз, но помешали.

Послышался скрип, приоткрылась дверь. Тяжело ступая, в проем протиснулась бесформенная, огромных размеров фигура. Приглядевшись, Петюня понял, что людей было двое. Один едва держался на ногах. Второй протащил товарища внутрь и опустил на лавку. Убедившись, что приятель не свалится, тот, который держался на ногах твердо, кивнул Петюне и вышел из церкви. Тот, что лежал на лавке, бормотал нечленораздельно.

Петюня взял свечу и подошел. На скамье лежал молодой человек, одетый в русский мундир. Очевидно, что происхождения он был самого благородного. Молочные, нежные щеки свидетельствовали об отменном здоровье и хорошем питании. Крепкий винный дух раскрывал тайну его недомогания. Отпрыску знатной фамилии требовалась помощь.

«Благодарствую, Господи, – прошептал Петюня, воздев очи горе, и размашисто перекрестился. – Услышал мои молитвы».

Русский посланник Семен Романович Воронцов опустился в кресло и жестом указал на стул подле стола.

– Садитесь, ваше сиятельство, в ногах правды нет.

Князь Карачев по молодости лет особых последствий, вроде мигрени, после вчерашнего вечера не испытывал. Но совесть мучила сверх всякой меры. Он заставил себя смотреть прямо в строгое лицо старого министра. Кирилл Карлович оценил деликатность Семена Романовича. Тот не стал учинять допрос юноши в присутствии других лиц. Они удалились в кабинет для приватного разговора.

– Как я понимаю, злоключения, воспрепятствовавшие вам, начались, как только вы расстались с Чернецким, – произнес Семен Романович. – Вот и расскажите об этом подробнее. А о том, как добирались до Лондона, поведаете позднее. Я приглашу Лизакевича, ему будет любопытно послушать.

Князь Карачев начал рассказ с «Королевской таверны».

– Ваше превосходительство, я зашел туда без всякого умысла. Только из любопытства. Не терпелось увидеть настоящих англичан, посмотреть, что это за народ, – оправдывался Кирилл Карлович.

– Похвальное любопытство, – произнес Воронцов.

Его слова прозвучали отчасти с иронией, отчасти с одобрением. Министр еще не решил: порицать юношу или благодушно простить.

– В этом Лестер-сквер и англичан-то не было. Одни поляки, немцы, французы. Сброд со всего света, – приободрился князь. – И вдруг эта таверна. А в ней сплошь английская речь…

– И вы не устояли, – с прежней двусмысленностью вставил министр.

– Виноват, ваше превосходительство, любопытство взяло вверх, – князь склонил голову.

Кивком Воронцов позволил ему продолжить.

– Ко мне долго никто не подходил, – поведал Кирилл Карлович. – Половые сновали туда-сюда, на меня внимания не обращали. Почтения никакого. Неожиданно подошел один господин. Сразу видно, человек благородный, аглечан…