– А чего нам? Нам не жалко. Хоть и враги наши, но всё же люди. Да и мы не звери какие или фашисты, – приговаривал Серёга Алищанов, открывая штык-ножом банки и вываливая содержимое в бачок с кашей.

Пашке почему-то захотелось, чтобы Агапея, пусть совершенно случайно, оказалась здесь, и прямо сейчас. Вот бы она увидела, какие мы гуманные и не ведём себя как скоты нацистские. Она бы сразу прониклась к нему и ко всему русскому воинству большущим уважением и добротой. Вот какими глазами она бы посмотрела на Павла? Наверняка добрыми и ласковыми, а лучше – сразу влюблёнными…

– Опять ты в думах своих сидишь, братуха, – оторвал Пашку от облачных мечтаний голос Чалого, который тут же опустился на траву рядом. – Дома-то всё в порядке? Пишут или звонят? – добавил сержант, сделав правильное ударение в последнем слове на «я».

– Да всё у меня в порядке, Чалый. Просто думаю всякие думы. Почти мечтаю.

– О чём, если не секрет?

– Так, о мирной жизни, когда эта войнушка закончится. Будет же она – мирная жизнь-то? – закрутил вопросом Пашка и повернулся лицом к Чалому.

– Непременно будет. Вот только когда? Тут я тебе не оракул. Наперёд сказать не могу, но думаю, что долго ещё нам ждать. Допустим, что завтра наши парни где-нибудь на Крещатике или в Одессе поднимут триколор или Знамя Победы. Допустил?

– Ну, допустим, что да.

– И как ты себе представляешь дальше? Они к нам на шею бросятся или немного подождут, причепурятся, платья новые наденут и после кадриль с нами пойдут отплясывать? Ты сам-то веришь в эту ахунею?

– «Ахинею», хотел сказать?

– Нет, брат. Именно «ахунею»! Или, проще говоря, – х…ню. Потому что этого не будет, и очень долго нам с тобой ждать придётся, пока украинский народец нас снова своими родственниками посчитает. А если и посчитает, то очень дальними, как пятиюродных сестёр от четвероюродной тётки троюродного деда со стороны батькиной марухи, у которой дядька в Киеве бузиной на базаре торговал. Вот только попробуй не согласиться, пан философ. На фронте огонь затихнет, а в сердцах, наоборот, может ещё сильнее воспылать. Вот говорят, что месть – это блюдо, которое лучше подавать холодным, но в жизни всё наоборот. Не может народ спокойно смотреть на солдат, убивших мужчин этого народа и возлежащих под одеялами с их вдовами. И для украинского, и для российского народа такой сценарий неприемлем. Мы не парижские лягушатники, чтобы перед победителем задницу майонезом смазывать и под е…у подставлять. И наши бабы с обеих сторон никогда ножки перед оккупантом не раздвинут без расчёта за свой траур и безотцовщину осиротевших детишек. Вот, брат, такие дела у нас с тобой.

– А как же понимать такое философско-нравственное понятие, как «Любовь спасёт мир»?

– Во-первых, у Достоевского в «Идиоте» звучит «Мир спасёт красота». Во-вторых, даже если по-твоему, то какая любовь будет спасть и какой мир? Твоя любовь к Родине спасла мир? Нет. Она разрушила мир украинцев. А любовь украинцев к Украине спасла их мир от нашей неограниченной любви к России? Нет? Так что, Паша, это всё демагогия.

– А жить когда? Семью заводить, детишек рожать? Вот у тебя четверо детей…

– Взрослые уже, – поправил Чалый Пашку.

– А внуки есть?

– Нету пока. Не торопятся ни сын, ни дочки.

– А привыкли они жить для себя и не хотят обременяться. Я так думаю. Или я не прав?

– Согласен я с тобой. Только поделать ничего не могу. Ну не автоматом же мне их в загсы гнать?

– Знаешь, Чалый, – Павел приобнял товарища и продолжил очень доверительным тоном, тихо и размеренно, – я тебе первому расскажу. Знаю, что не будешь болтать. Я ведь правильно полагаю?