Я терпеть не мог подниматься на палубу, но все равно это сделал. Внимательно наблюдая за капитаном, я получил общее представление о приборах и расчетах, но все равно не мог понять, как люди могут находить дорогу в море, если со всех сторон не видно ничего, кроме воды. Я пытался ориентироваться по звездам, как это делал иногда капитан, но к этому у меня не было никаких способностей. Это очень огорчало. Всему остальному – от оружия и стратегии наемников до книг и языков священников – я учился быстро, но морское дело так и оставалось загадкой.

Стоя у поручней с подветренной стороны, я избегал смотреть на море, наблюдая вместо этого за трепетом парусов. Горстка матросов управлялась со снастями и узлами, еще несколько отскребали налет соли с носовой части палубы. Палубы, мачты и весь корабль были просмолены дочерна, и поблескивающее белое пятно от морской воды показывало, как далеко захлестывали вчерашние волны.

Большинство матросов отдыхали на нижних палубах, и, хотя пару раз приглашали меня присоединиться к ним, доверяли мне еще меньше, чем я им. Я слушал их рассказы, проиграл несколько монет в кости, но долг обязывал меня всегда сохранять бдительность, и поэтому я с ними не пил, а это вызывало подозрение. К тому же в своем путешествии мы достигли той точки, когда для кровопролития достаточно уже малейшей ссоры, самого невинного проступка. На пути в Японию Валиньяно делал остановки в Индии и Китае, и, хотя по дороге мы меняли корабли и экипажи, этот экипаж провел в плавании уже почти месяц. У меня не было ни желания играть роль миротворца, ни терпения выслушивать жалобы матросов. Их тесные кубрики и подпорченные продукты были просто райскими условиями по сравнению с тем, что довелось пережить на кораблях мне самому.

Один из матросов, бородатый и, похоже, в доску пьяный, бранил другого, стоя возле треснувшего при погрузке ящика. По вычищенной от соли палубе у их ног рассыпались выпавшие яркие китайские шелка.

В трюмах у нас под ногами лежало невероятное множество ящиков с Библиями, крестами, европейскими кружевами, украшениями и другими изящными изделиями. Но в основном там было оружие. Полные ящики фитильных пистолетов и аркебуз и главное сокровище Валиньяно – три мощных новых пушки, способных разнести крепостную стену или выкосить целую шеренгу кавалеристов.

Оружие собирались предложить японцам, если они окажутся достаточно благочестивыми. Если позволят иезуитам строить церкви. Если разрешат учить своей религии их японских сыновей и дочерей. Если они примут христианство сами и прикажут другим членам своих кланов поступить так же, то получат мощное европейское оружие для борьбы с соперниками, а Валиньяно получит опору в Азии. Ружья в обмен на души.

В религии иезуитов оставались моменты, которые по-прежнему были мне неясны, но торговлю я понимал прекрасно. Меня подарили иезуитам. В их школах я учился читать и писать, узнавал историю белых людей, религию белых людей.

Угрюмый священник-иезуит, к которому меня привели, пощелкал языком, услышав мое имя, и дал мне вместо него другое, христианское. Меня назвали в честь сына Авраама. Мне рассказали о том, как Бог потребовал от Авраама доказать силу своей веры, убив своего единственного сына, как Авраам сделал алтарь, привязал к нему сына и наточил нож, но Бог приказал ему остановиться. Бог был доволен.

Португальцы дали мне хорошее имя. Исаак. Тот, кого должны принести в жертву. Тот, кого должны поднести в дар.

С первого взгляда Япония меня разочаровала. Мы должны были причалить в Нагасаки, что в провинции Хидзэн, где у португальских купцов была богатая фактория. Я ожидал увидеть суетливый портовый город, но над заливом висел густой туман, и ни о чем дальше кривой деревянной пристани нельзя было судить с уверенностью. На самой пристани было оживленно, но не слишком – в основном сновали лодки, перевозившие мешки с рисом да корзины с грушами и яблоками. Люди в свободной темной одежде изящно балансировали у борта своих утлых суденышек, закидывая груз на возвышавшуюся над ними палубу, или, стоя на корме, длинными шестами толкали лодки к берегу.