– Некрасов! – только и успел воскликнуть комендант Александровской крепости и через миг уже оказался на дне злосчастного овражка, придавленный штаб-ротмистром.
– Ложись, ваше благородие, засада! Солдаты, ко мне!
Нужно отдать должное выучке ветеранов Кавказской линии. Подлесок немедленно пришел в движение. Послышались команды унтеров, топот многочисленных ног, треск ломаемых кустов, крики: «За мной, касатики!», «Шевелись, едрена мать!»
Стараясь не слишком приподнимать голову, Данилов извернулся в попытке взглянуть назад, туда, откуда, по его мнению, стреляли. Взгляд услужливо уперся в неживое лицо Тимофея Петровича. Седой ус перепачкан пылью и кровью, глаза выкатились из орбит. Фельдфебель, точно силился произнести: «Надо же, какая оказия вышла, ваше благородие».
«Вот тебе и зарок, – мысленно попрекнул себя Евгений Николаевич. – По твоей вине сегодня погиб хороший человек».
Глава пятая
«Хороший человек Шлиппенбах, – думал Евгений Николаевич, вышагивая по непривычно прямой для русских городов улочке Пятиводска. – Бог мне его послал».
Новый жандармский начальник выслушал доклад об утреннем происшествии с удивительным спокойствием, достойным последователей древнеримских стоических школ. Точно он Луций Анней Сенека, а не служащий политической полиции. Данилов ожидал чего угодно, вплоть до отстранения от дела и строжайшего повеления возвратиться к рутине, но Антон Бенедиктович распорядился иначе. Приказал во что бы то ни стало продолжать расследование и даже позволил себе в отношении штаб-ротмистра скупую похвалу, дескать, следственный эксперимент объективно продемонстрировал уголовную составляющую по делу господина Карачинского, а стало быть, результат оправдал ожидания. Смерть фельдфебеля, разумеется, – событие во всех отношениях печальное и даже прискорбное, но такова солдатская доля – умирать на войне. Ничего не попишешь.
– У Некрасова своя работа, а у вас, Евгений Николаевич, – своя! Ступайте и найдите мне настоящего убийцу.
«Так-то оно так, – вздыхал молодой человек, рассеяно козыряя встречным офицерам, – но все одно вышло очень даже нехорошо. Излишняя самоуверенность обернулась трагедией. Нельзя было стрелять, не дождавшись из разведки казачьего подъесаула».
Отправляясь к вдове коменданта Карачинского, Данилов решительно отказался от услуг прикомандированного к конторе младшего сотрудника. Извозчика тоже брать не стал. Лишняя поездка – казне прямой убыток.
Следовало привести мысли и чувства в порядок. Пешая прогулка способствует сему занятию несколько больше, нежели быстрая (городок-то, в сущности, невелик!) доставка до места экипажем.
И потом, шефу, как велел именовать себя Антон Бенедиктович, предстояло вскорости отправиться на суаре к Анне Владимировне Воробьевой – сорокалетней купеческой вдове, содержащей в Пятиводске все или почти все приличные гостиницы, ресторации и даже бильярд. Сошедшись с князем Платоновым, женщина еще более укрепила свое влияние в свете и преисполнилась такого достоинства, что всякий генерал по прибытии в город непременно удостаивал ее визитом вежливости. Вот и Шлиппенбах решил не уклоняться положенного ритуала и с благодарностью принял приглашение на вечер. Конечно, ему следовало (хотя бы из любопытства!) туда прибыть, и крайне желательно – в коляске. Не дело господину столь высокого ранга и положения являться на праздник на своих двоих. Право, несолидно.
На том и разошлись. Шлиппенбах заторопился на съемное жилье начищать парадный мундир, Данилов – к госпоже Карачинской за показаниями.
Дом юной вдовы (вообще-то супругу покойного Владимира Михайловича штаб-ротмистр ни разу не видел, но отчего-то совершенно уверился, будто она молодая) приютился, можно сказать, на выселках. У подножья седой горы. И хотя вид, открывающийся отсюда на Пятиводск, являл собой мечту всякого пейзажиста – хоть сейчас на холст, жилище покойного коменданта никак не могло претендовать на звание изысканного бельведера. То было скромное, но весьма добротное строение, с собственным палисадом и колодцем. А что еще нужно для покойной семейной жизни?!