Остановившись у кромки непроходимого кустарника, о чьем наименовании не сведущий по части биологии Данилов даже не догадывался, молодой петербуржец, не торопясь, развернулся и приставил ладонь ко лбу, силясь разглядеть оставленный на линии огня немудрящий манекен.

С шумом ломая валежник, пыхтя и поминутно матерясь, к штаб-ротмистру приблизился Гнедич. За ним семенил фельдфебель, готовый, в случае чего, грудью встать на защиту высокого начальства.

– Любопытство не позволило мне остаться в стороне, Евгений Николаевич. Не возражаете, ежели я стану присутствовать?

– Нисколько, ваше благородие! Так даже правильней с процессуальной точки. Смею ли я надеяться, что после вы будете столь любезны и подпишите протокол?

– Разумеется, разумеется! Но позвольте, господин Данилов, а где же ваша мишень?

– То-то и оно, Георгий Осипович! – штаб-ротмистр торжествующе воздел в ясное небо указательный палец. – Отсюда чучело почти не видно.

– Почти?

– Точно так-с! Изволите убедиться? Вон там, видите, торчит край фуражки?

– Справа от самого… эмм… запятнанного камня? Кажется, вижу-с!

Данилов улыбнулся:

– А теперь позвольте продемонстрировать вам верность моих логических выкладок.

Заученным движением петербуржец опустился на одно колено, скрупулезно следуя науке, преподаваемой в военном училище, вскинул ружье, притом именно такое, каковым из соображений экономии обыкновенно вооружали юнкеров, и, приложившись щекой к потертому прикладу, нажал на спусковой крючок. Рокот выстрела эхом пронесся над горой. Пространство между стрелком и его целью тотчас заволокло белым непроницаемым дымом.

– Ну, что там? – дышал в затылок подпоручик.

– Не пойму. Вернемся, посмотрим поближе? – предложил Данилов.

Вскоре все трое склонились над оврагом. Жандармский реквизит (целый и вполне себе невредимый) весьма невежливо ухмылялся криво нарисованным ртом.

Фельдфебель присвистнул, указывая на свежую выщерблину, зиявшую посреди камня:

– Батюшки мои! Горазды же вы, господин обер-офицер, пули метать!

– Пустое, Некрасов. Сей результат нельзя считать удовлетворительным. Что и требовалось доказать!

– Пожалуй, вы правы, Евгений Николаевич, – протирая платочком огромную залысину, заметил Гнедич. – Не скажу, впрочем, что такой выстрел совершенно уж невозможен. Ежели вооружиться, скажем, добрым английским штуцером да с новомодной пулею.

– Именно! – хлопнул в ладоши Данилов. – Наша гладкоствольная старушка с такой задачей попросту не совладает. Какой из всего этого следует вывод?

– Если Карачинского убили из ружья 1808 года, что вероятней всего и произошло, судя по извлеченному заряду, то непременно с близкого расстояния.

– Верно! Разумеется, версию Тимофея Петровича об участии в деле вероломных псыхадзэ вовсе уж отмести нельзя. Теоретически такой ход событий, хоть и маловероятен, но все-таки возможен. Впрочем, тут следствие заходит в тупик до следующих сходных случаев. Свидетелей-то нет. Кстати сказать, как вышло, что подле Владимира Михайловича в смертный час не оказалось ни одной живой души?

Комендант вздохнул, он, казалось, и сам не единожды задавал себе этот вопрос:

– До сих пор диву даюсь, ваше благородие! Обычно рядом с поручиком всегда крутился этот башибузук Лебедев.

– Почему башибузук? – удивился Данилов.

– Да потому, что Николай Юрьевич тот еще любитель одеваться по туземному. Папаха, бурка с газырями. Чистый абрек.

– Вот как? – жандарм почесал подбородок и вдруг спросил невпопад: – Интересно, вернулся ли подъесаул?

Ответом послужил сухой щелчок взводимого курка, подхваченный где-то неподалеку и донесенный до слуха офицеров свежим горным ветром. Следуя предписанной инструкции, фельдфебель дернулся было в сторону подпоручика, повалить на землю, прикрыть собой. Поздно! Пуля предвосхитила движение пожилого служаки и со свистом впилась ему в шею, обдав стоявших рядом мужчин бисером горячих капель.