– Я уже миллион лет Лель, а ты все такая же глязопялая сорока! Кто тебя просил сюда приходить? – он был очень зол, и еще, кажется, немного смущен. – Да еще и его сюда тащить! – Лель ткнул пальцем в сокола.

– Никого я не тащила, – Оля-Леля встряхнула волосами. – А если ты, баламошка королобый, не понимаешь, что тебе желают добра…

– Яа? – вспыхнул бог. – Ты со своим как лучше вечно заваришь кашу, расхлебывать которую потом должны другие. Когда ты уже поймешь, что надо помогать, когда просят, а не ставить телегу впереди лошади! Это моя жизнь и никого не касается…

– Досталось же божедурье в братцы родные. Этот ребенок касается всех!

Брат с сестрой застыли друг напротив друга, словно кошка с собакой, готовые сцепиться. Подумаешь, секреты-конфликты у них. Другого места не нашлось для их выяснения, конечно, кроме моего дома.

– Брейк! – встаю между ними. – Этот ребенок, живущий во мне, касается, прежде всего, меня. И мне решать, кому быть рядом с нами. – Оба зыркнули на меня с такой яростью, что просто чудом не спалили на месте. – А кого не устраивает – вон там дверь, – договаривала я уже менее уверенно, понимая, нет у меня реальной силы, чтобы выставить их за порог. И они тоже это прекрасно понимали, конечно.

– Мы поговорим об этом ещё, – Лель посмотрел на меня с улыбкой. Не знаю, что у него были за мысли, но вид он имел облизывающегося Серого Волка, провожавшего взглядом Красную Шапочку. – Попозже. Сейчас нам с Лелей надо уйти, – цапнув за руку сестру, он щелкнул пальцами другой руки в воздухе, и в следующее мгновение на кухне их с птицей уже нет. Лишь в нагретом воздухе квартиры остался специфический запах хищной птицы.

5

После таких потрясений уснуть казалось нереальным. Можно было бы принять снотворное, но боюсь за ребёнка: хватит уже того случая с отравлением таблетками. Лучше поработаю немного.

– Фаустина, – созваниваюсь со старшим оператором. – Есть работа? Могу помочь.

Горячий чай дымится на подставке, укутанная в тёплый плед на кресле, и я готова работать всю ночь. Фантазии роятся в голове.

– Соединяю, – говорит Фаустина. Ей почти шестьдесят, у неё бессонница, маленькая пенсия и сексуальный голос. Начальство на неё не нарадуется, клиенты балдеют, очарованные голосом сирены.

– Але? – на проводе очередной робкий юноша.

– Привет, дорогой…

Остаток ночи мы с котом, тяпнув по паре капель валерьянки с коньяком, провели, занимаясь каждый своим делом. Изначально, я попыталась объяснить Рейгану, что все поделено в доме по-честному: у него своя миска, у меня свои тарелки. У него своя подстилка, у меня свое постельное белье. Он ест корм, я человеческую еду. Я смотрю ноутбук, он стиральную машинку. Но как-то незаметно кот сумел меня переубедить – наверное, во сне загипнотизировал мурчанием, когда лежал на моей подушке справа.

Беседы на сексуальные темы с одинокими мужчинами утомляли больше, чем секс. Под конец, чувствуя себя выжатой как лимон, сдаю службу сменщице, рассчитывая поспать хоть пару часиков перед работой. Забираюсь под шелковую простыню. Рейган давно дрыхнет без задних ног, растянувшись на соседней подушке. Двуспальная кровать кажется в темноте бесконечной, когда некому подкатиться под бочок. До сих пор не могу привыкнуть спать одна. Переворачиваюсь на правый бок.

Как назло, сон не шёл. Не помогли ни стакан горячего молока, ни пересчёт овечек. Кажется, бессонница имеет большие шансы стать моей близкой подругой. Хорошо, говорят, успокаивают в таких случаях йога, медитации. Йогой я пробовала заниматься в юности, увидев картинки в папином журнале «Наука и жизнь». Старательно заворачивала ноги за уши, зубрила мантры, протирая попой тонкий коврик. Через какое-то время решила, что можно подумать о доске с гвоздями. Но так как делать такую доску было некому – папа уехал в командировку, а сама я с молотком не дружила, – решила просто поспать на голых досках. Потом мне показалось, что это не по-йоговски как-то, надо бы усложнить. Насыпала себе под футболку детскую мозаику, улеглась на дощатый пол, а рядом насыпала горстку семечек, чтоб хоть какое-то удовольствие получить. Лежу, колет ужасно, жестко, терплю, семечки щелкаю, в темноте спальни. Вдруг мне показалось, что очередная семечка отличается на ощупь от остальных – какая-то мягкая она. Я долго ее ощупываю, не могу понять, что это. Встала, включила свет – оказался живой таракан! С тех пор медитировать мне больше не хочется. Переворачиваюсь на левый бок.