Органист сбился, заставив Эрика болезненно поморщиться. Безусловно, было бы странно ожидать выдающегося мастерства от исполнителя в этой маленькой церкви не самого фешенебельного района. Призрак Оперы поймал себя на желании немедленно войти внутрь, указать на ошибку, и побороть это искушение оказалось непросто.

Спрыгнув, он подошел поближе к ограде, прислушиваясь и пытаясь представить себе органиста: наверняка это совсем еще молодой человек, старательный, но неопытный. Из-за этого и допускает ошибки, незаметные для большинства, но не для феноменально тонкого слуха человека в маске.

Пока он подсчитывал про себя замеченные недочеты исполнителя и их возможные причины – пожалуй, он все же заглянет в церковь, а потом, когда будет больше свободного времени, даже поспособствует совершенствованию мастерства музыканта – в мелодию вплелся чистый женский голос, и Эрик замер на месте, пораженный. Голос был не просто сильным и красивым, за исполнением стояли долгие годы ежедневного труда, самоотдача и талант.

Он не ошибался, не мог ошибиться: в церкви пела оперная примадонна.

Сделав еще два шага, он снова остановился и прислонился спиной к ограде, целиком обращаясь в слух. Не голос юной девушки, хотя и сравнимый своей чистотой и прозрачностью с пением ангела, но голос женщины, королевы и властительницы. Память услужливо предложила на выбор полудюжину имен, но ни одна из известных ему певиц не наполняла свое пение таким богатством оттенков. Ни одна, кроме… да! Много лет назад, до переезда в Париж, задолго до начала трагических событий, превративших бывшего хозяина Оперы в ее изгнанника, в Италии, в волшебной музыке Верди он слышал этот же голос.

Пение смолкло, и Эрик, с трудом стряхнув с себя наваждение, быстро вернулся к экипажу.

Прошло еще минут десять, прежде чем на улице показались двое: невысокий пожилой мужчина поддерживал под локоть спутницу, закутанную в шубку. Женщина несла толстую кожаную папку с нотами, а лица Эрик со своего места не рассмотрел. Господин окликнул его и махнул рукой, подзывая.

– Моя дорогая мисс Адлер, вы должны подумать о возвращении на сцену! – пылко произнес он, кланяясь на прощание спутнице, уже усевшейся в кэб. – Вы совершаете преступление, скрывая свой талант от публики!

– Нет, мой дорогой мистер Эдкинс, – покачала та в ответ головой, – мне лестна ваша похвала, но я знаю свои истинные возможности: я упустила слишком много времени, и слишком много усилий понадобилось бы мне, чтобы все наверстать, даже при самом жгучем моем желании, которого я, к тому же, не испытываю. – Она снова покачала головой. – Нет, мне милее нынешняя жизнь.

– В таком случае, счастливцы те, кто услышит вас в Рождество. До встречи на следующей репетиции, мисс Адлер.

– В четверг, мистер Эдкинс.

Откинувшись на сиденье, пассажирка скользнула по вознице безучастно-вежливым взглядом.

– Отвезите меня в отель «Браун», – сказала она.

– Куда вы нынче, Джонатан? – спросил профессор, зажав трость подмышкой и натягивая перчатки.

– Как бы мне ни хотелось употребить время на более важные занятия, сегодня придется посетить еще несколько особняков, которые я подбираю для нашего трансильванского гостя, – ответил молодой человек. Оба спустились с крыльца, и Джонатан придержал для профессора калитку.

– Его сиятельство все еще не принял окончательного решения?

– Он очень капризен. То местоположение не подходит, то цвет фасада, то узор решетки, то история дома недостаточно кровавая. Признаться, его предшественник в вопросах недвижимости доставил куда меньше хлопот.

Ван Хельсинг фыркнул и сочувственно похлопал помощника по плечу.