Себя узрел он среди тьмы.

И руки, пальцы все видны.

Из утомительной тюрьмы,

Пребыв в которой без вины,

Он словно вмиг освободился

Тем, что стремглав преобразился.

Себя он видел, но вокруг:

Все тот же мрак. Поодаль вдруг

Полоски редкие надежды,

Которую он потерял,

Собою яркий свет являл.

Полоски были невпопад,

Не стройный представляя ряд.

Но он и этому был рад!

Ах, знали б вы! Как аромат

Описывал при встрече той

Пера мне моего герой!

Он мне рассказывал, ликуя!

Тот аромат, что он почуял,

Коль ветер с тех сторон повеял,

Нигде он прежде не лелеял!

Оратор знатный был Укроев;

Он мысль облекал легко!

От этих прописных устоев,

Однако ж, был он далеко

В попытках подобрать слова,

Чтоб аромат тот описать.

Перо поможет тут едва…

И я таких не смею знать!

В домах заброшенных бывали? –

Прибиты окна их доской.

Тогда б вы лучше понимали,

Что лицезрел во сне герой.

Сквозь эти щели проступали

Цвета, блаженство что внушали.

«Лишь сделай шаг –

Покинь сей мрак!»,–

Услышав это, не спеша

Навстречу свету сделал па,

Его приблизив тем сильней.

Себя не в силах превозмочь,

Он, робость прогоняя прочь,

Увереннее шел, быстрей.

Уж не шагал ведь, а бежал,

Но свет его опережал!

На этом странный сон прервал

Тот голос, что он с детства знал.

Из кухни доносился томный

Двух женщин диалог укромный.

«Опять он, паразит, нажрался.

Когда б уже наотмечался!…

Все, выгоню его к чертям!

Предам всем четырем путям!

На что мне в жизни эта кара?!»,–

Бранила мужа теть Тамара.

X.

Укроев, мой товарищ верный,

Был, человек, он – внесистемный.

И бредом всяким не страдал.

Разумен он! Миллениал!

Не верил тот в чертей, в людей.

В святых и в грешных он не верил,

И схоластических идей

Не был сторонник. Все же вверил

Он разуму всяк бытие;

(Уж таково его чутье)

И жизнь свою лишь этим мерил.

Во сне тому, что увидал,

Характер глупости придал.

Он, улыбнувшись воскресенью,

Вручил бредовое забвенью.

На кухне вот уже стоял

И теть Тамару приобнял.

«Ах, как же поутру вкусны

Бывают мамины блины!»,–

За стол с улыбкою, шутя,

Уселось славное дитя.

Допрос классический пройдя,

Соседке он всего себя

В который раз презентовал,

Лишь про Адель не рассказал.

Та протоколом сим довольна;

Тем, что соседский сын достойно

В столице Родины живет,

Пристойно там себя ведет.

Неосторожность тот имел –

О наболевшем ляпнуть смел:

– Как там дядь Витя поживает?

Работает ли, не хворает?

– Заботами он не страдает!

По графику стабильно пьет,

Хоть благо, что меня не бьет!

Да всех переживет тот гад!

Недели две тому назад

На пенсию же, дурень, вышел!

– Тамар, Тамар, ну хватит, тише.–

Мать Радамеля улыбалась,

Коль со стола тут прибиралась.

– Ну как же будешь тише, Сара?!

Как выпьет, так в руке гитара,

А в доме запах перегара!

Не человек, ей-богу, кара!

Посмеет только пусть прийти,

Я укажу ему пути! –

Укроевы к тому привыкли;

В угоду пламенных реликвий

Она его пусть и ругала,

Но никогда не прогоняла.

Им суждено было до смерти

Средь буреносной круговерти

Беречь друг друга и терпеть,

Коль разбежаться не успеть

По молодости умудрились:

Уже давно те с этим свыклись.

«Пойду, влекут меня дела», –

Он маму, встав из-за стола,

За вкусный завтрак поцелует.

(Ей сын всегда любовь дарует)

Сменив футболку на рубашку,

Покинул он пятиэтажку.

Был небольшой пред домом сквер.

В угоду вековых манер

Частенько отдыхал там люд,

Здесь находя себе приют.

Столы, скамейки – все тут есть.

Муниципалитету – честь!

Они завод не закрывали,

Но кое-что предпринимали,

Чтоб те, не ведая печали,

С комфортом все же помирали.

Коль нынче парки обустроить

Повсюду стало очень модно,

Смущаясь, смею я напомнить –

Под них «пилить» весьма удобно.

XI.

Из сквера из того устало

Антоновское зазвучало.

«Жаль, что вечер мал…», –