Адель Дмитрий Итальев
Specially for Homo Sapiens.
Посвящается
А
.
Пролог.
Не требуй, бесхребетная толпа,
У Гения подобным быть себе!
Тем тяжкий грех ты на века
Вменишь посредственной душе!
Умолкни тот, что современник!
Умолкни, сердца не имея!
Потомок вешает пусть ценник!
Он разберется, разумея!
Завидуй! Ты – всего лишь пленник!
Завидуй редким и свободным!
Ты – им всего лишь соплеменник!
Но ты ли Суд тем благородным?!
Глава I.
Разбитой можно считатьлишь ту жизнь,
которая остановилась в своем развитии.
Оскар Уайльд.
I.
Бог весть шел который год,
Взвыл французский весь народ.
Правил им в тот день и час
Хитрый, вдумчивый Баррас>1.
Он оброс могучей кликой.
Мерзкой, алчной, безликой;
Нувориш аббат Сийес>2
И Фуше>3,смердящий, здесь.
До диктатора, конечно,
Полю было далеко,
Но главенствовал беспечно
В Директории>4. Легко
К ним примкнул Роже-Дюко>5.
Видом что своим блажен,
Также были в тех кругах,
Также были при делах.
Вся столичная богема
Утопала во грехе,
Как смертельная холера,
Предавая все трухе.
Вкус еды в мечтах внимая,
Чернь голодная роптала.
Интервентов злая стая
Спать «буржую» не давала.
Мимо «нельсоного взора»>9
Доносилось эхом ора,
Что кругом бардак, позор,
А в Париже правит вор.
На окраине Каира,
За столом над картой мира,
Корсиканец-генерал,
Сидя молча, размышлял…
II.
«Что за рукопись такая на французском языке?
Только что нашел, копаясь, я у нас на чердаке», –
С неожиданным вопросом к бабушке он подошел,
Упиваясь любопытством, сей же час ответ нашел.
III.
Здравствуй, разный столь читатель!
Будь ты повар иль издатель,
Строгий цензор или циник,
Меланхолик иль сангвиник;
Друг Вольтера, может быть?
Кем бы ни хотел ты слыть:
Почитателем Гомера,
Брутом, может, для примера,
Изволь, прими же на свой суд
Сей скромный рукотворный труд!
Смешенье стилей, разных лет,
Спасение от многих бед.
Все лишь зависит от того,
Как примешь для себя его.
Горделиво скажешь: «Скука!
Сей роман читать мне – му́ка!»
Иль с надежностью гонца,
Стремглав прочтешь все до конца.
В нем думы вечные сплелись,
Играя ласково речами.
Любовь с Величием сошлись,
С пера стекая вечерами.
Отрада глаз, для слуха сладость!
В нем дух времен, смятенье, наглость!
Здесь добродетель и порок.
Судьбы превратной в нем намек!
IV.
В древнем городе Казани
Ходит множество сказаний.
Одним из них, мои друзья,
Делюсь теперь и с вами я.
Мне его однажды утром
Ветер вольный нашептал,
А ему в наследство прежде
Клен осенний передал.
Сдав предательски пароли,
Явки, адреса стеблей,
Я раздам героям роли.
Так знакомься же, скорей!
Вот идет походкой резкой,
Слякоти навстречу мерзкой,
По селу с названьем странным,
Гостем для нее желанным,
К бабушке родной своей
Внук приехал на шесть дней.
Звали парня Радамель,
По фамилии Укроев.
Уж таков его удел –
Главным быть средь всех героев.
Роль его пусть и мала:
Примечательна она.
Отроду без трех лет тридцать,
Нет ни брата, ни сестрицы.
Брюнет, эстет в рассвете лет;
Ах, как же жаль, что не поэт!
Рожден в семье простых людей,
Но не лишен ораторских речей.
Он в тренде рос с животной стаей,
Иначе было жить нельзя.
Надежду, правда, нам внушая,
Таилась в парне разума стезя.
Из маленького городка,
Откуда родом наш герой,
Чтоб тот развеялся слегка,
В деревню отправляли мальчика порой.
А там луга! Простор! Березой пахнет!
Там чистота, там дух не чахнет.
Там бабушкины пироги,
Как панацея от тоски.
Средь деревенской детворы,
От школьной парты отдыхая,
В укромном уголке страны
Рос мальчик, взрослых бед не зная.
Не ведая о «девяностых», «нулевых».
О том, что люди злы, коварны.
Ни о безгрешных и святых
Из прессы лживой и бульварной.
Пил молоко он с бабушкиных рук,
Рыбачил с дедом славный внук.
И все бы было ничего,
Да только отличало мальчика того,
От сверстников бесчисленных вокруг,
Стремленье вырваться за круг;
Шаблонный, предначертанный людьми:
Быть среднестатистическими, как они.
В июле смуглый восьмиклассник,
У речки сидя, пас гусей.
Бунтарь он! – Тем ли безобразник?
В отличие от одноклассников-друзей:
С собой он к речке книги брал,
Слегка иначе рассуждал,
Себе вопросы задавал
И Чернышевского читал.
А Васи, Пети – Пушкина лишь знали,
Да и того не понимали.
В сорокапятиминутной суете
Знакомили между собой их по стране.
V.
Родителей цените, други!
Однажды может их не стать.
И матерям целуйте руки,
Отцов не перестаньте обнимать!
Не говорите тяжких слов
В порывах злости и обиды.
Ведь в эту жизнь они вам гиды,
А в ваших венах их любовь!
Когорту редкую пополнив,
Герой наш, благодарных сыновей,
Предначертание исполнив,
Дожил до отроческих дней.
На горизонте уж поры
Конец маячил школьной.
Эпохи звонкой детворы,
Беспечной и раздольной.
Пора из гавани отчалить,
Родительский покинув дом.
Амбиции свои прославить,
Заветный получив диплом.
Натруженный, заслуженный,
Не моде дань, не просто так!
В век, мракобесием простуженный,
Ходил с дипломом всяк дурак;
Глупец посиживал на троне,
Листву мудрец мел на перроне –
Казалось, до скончанья дней
Рабы мы парадигмы сей.
VI.
К прекрасной Франции герой мой тяготел.
Его манило – «L’art de vivre»>10!
А стать он переводчиком хотел,
Открыв для себя этот мир:
Изысканности, чувств и такта.
Парижских крыш, что приютил уют.
И «сен-жерменского»>11 антракта,
Где гении себя куют.
Богатством не обременен –
Он жребий бросил в Рубикон.
Ведь до скончания времен
Быть целью движимым – резон.
«Смогли другие, я смогу!
В Москву! В Москву!
Вся жизнь в столице!» –
Он улыбнулся проводнице.
Мечтой ведомый милый друг
Теперь средь профессуры.
Пуд лингвистических наук
Съедает без халтуры.
Язык Дюма-отца, что сына,
Коварен, сложен и красив.
Игривость Сены, Альп в нем сила,
Садов Прованса лейтмотив.
И за неделей вновь неделя
Копилась в жизни Радамеля.
Он будоражил девичьи умы,
Они харизмой были пленены.
Студенток юных дивный взор
Встречал безукоризненный укор.
Его самовлюбленный слог
С ума свести бы многих смог.
Одних гневил, других влюблял,
У Воробьевых гор гулял.
Жил жизнью малых авантюр,
Ценя клубничный конфитюр.
Вниманьем женским был не обделен,
Но ни одной из дам все ж не был окрылен.
Онегин был ему немил
И с Ленским дружбы не водил.
VII.
Он был классический брюнет,
И роста среднего, похоже.
В глазах таился карий цвет.
Встречали вы его, быть может?
Охранник в магазине, дворник,
На рынке грузчик вечером во вторник.
Нет, не лентяй – в трудах он пылок,
Не ждал родительских посылок.
Изнеженный студенческий бомонд
Нутром лелеять пролетарским он не мог;
Рабынь селфийных всяк тревог
Толпу гиалуроновых джаконд.
А особи мужского пола,
В наш век, совсем на грани фола;
Все изящней силуэты,
Все примитивнее портреты.
Студенчества пора беспечна –
Прекрасный нашей жизни миг!
Но и она, увы, не вечна,
Столь скоротечен ее лик.
Вот наш неизбалованный студент,
Тернистый путь пройдя невольно,
Пополнив редкостный процент,
Закончил обучение достойно.
VIII.
Ах, двадцать первый век!
В тебе надежд сокрыто сколько?
И человеку много ль бед
Велишь перенести ты стойко?
Что уготовил ты народам?
Войну иль мир, чуму иль пир?
Тиранам или антиподам
Судья ты будешь и кумир?
Какие здания отстроим?
Каких сынов себе родим?
Почем сегодня, люди, стоим,
Правдивый коль лжецом гоним?
Кому окажешь реверансы?
Труду ли выпишешь авансы?
Аль бездарю благоволишь?
Ну что же, брат ты мой, молчишь?…
IX.
Пригрета осенью Москва.
Сентябрь любит обнимать.
Бессмысленны порой слова –
Объятья эти описать.
Отбросив все свои труды,
На Воронцовские пруды,
Развод узреть желтеющей листвы
Вслед за героем отправляемся и мы.
Здесь за руку держась гуляют
И что-то мило обсуждают
Теть Катерина с Гошей
В воскресный день погожий.
Тут слышен детский смех игривый,
Собачки чьей-то лай пытливый.
Скамейка одинокая скучает,
Маняще интроверта завлекает.
Усевшись, рассмотрев пейзаж,
Мой вдохновленный персонаж
Надумал было мирно жить.
Но суждено тому ли быть?…
Подобных редко слышал голосов я.
Не помню, то ли уж Олесю Куприна,
Крик девичий неподалеку: «Софья!»
Напомнил кончику пера.
Да ладно я! Слегка зевнув,
Покой героя своего спугнув,
Его заставлю обернуться,
Сердца иначе разминутся…
X.
Знакомьтесь: Софья.
Вислоухая британка.
Под бирюзовой шлейкой
Изящная осанка.
Инстинкт в узде не удержав,
Заслышав лай неподалеку,
На ветку взобралась стремглав,
Тем самым вскрыв всю подоплеку
Своей хозяйки крика.
Она была безлика.
Спиной стояла к другу моему,
И лишь безлика потому.
Пропитанный беспомощностью голос
В мужчине пробуждать обязан логос.
А если он к тому же женский,
То лавры подвига – вселенски!
«Не волнуйтесь. Что случилось?»,–
Подходя к ней резвым шагом,
Изучая ее взглядом,
Оказался с ней он рядом.
Зеленые глаза, украдкой,
Предстали перед ним загадкой;
И головы неторопливый поворот,
Нехарактерный для сложившихся хлопот.
«Вот…», –
Слегка растерянно произнесла
Кокетка моего пера.
Она пленительно легка,
Невысока, на каблуках.
Миниатюрно-дерзкий носик;
И с робкой дрожью на губах,
Через мгновение попросит:
«Любезны будьте, помогите!
Все быстро так произошло…
И что так на нее нашло?!
Всегда гуляли в этом месте;
И лай собачий ей знаком,
И страх, казалось, неуместен.
Мне, нерадивой, поделом!»
Он, снисходительной улыбкой
Отчаяние незнакомки обуздав,
Решив полезть за кошкой прыткой,
Рубашки закатал рукав.
Но удержать себя не мог!
Любил он приводить в восторг
Пол слабый, ненадежный.
Ах, льстец он, невозможный!
XI.
«Не стоит милой столь особе
В прелестный день по пустякам
Тревогам поддаваться, злобе.
Я руку помощи подам!
Тем паче, что мое ведь кредо,
Наследованная от деда:
В любой ситуации – победа,
Без перерыва на обеды», –
