Адель спешила объясниться.

«Хочу тебя увидеть, я скучала», –

В ответ ему та написала.

«Приеду, хорошо. Я тоже

Тоскою по тебе обложен

Все эти дни со всех сторон», –

Адель в ответ напишет он.

Все подготовив к этой встрече:

Столь поздний ужин и себя;

Казалось, стало ей чуть легче.

И взгляд лучистей янтаря

Ее украсит, несомненно,

При виде пассии мгновенно.

Его с порога обняла

Зеленоглазая шатенка

И миловидно расцвела

Улыбкой красного оттенка.

Едой домашней угощая,

Особо краски не сгущая,

О разговоре, о былом,

Адель расскажет за столом.

Родители, мол, что не против,

Велят вот только подождать.

Им вечер правдой не испортив,

Решила голосу придать

Акцент, пропитанный надеждой.

Была учтива с ним и нежной.

На удивление в нюансы

Не стал он пристально вникать.

Не стал подсчитывать их шансы,

Не стал вопросы задавать.

«Раз надо, значит, подождем»,–

Лишь подытожит лаконично.

«Ведь важно то, что мы вдвоем»,–

Адель подметит прозаично.

– Сегодня ты слегка не схож

С собой обычным. Что случилось?

В какие-то ты думы вхож?

Мне с твоего прихода мнилось,

Что озабочен ты итогом

Моей поездки в отчий дом.

– Нет, дело тут совсем в ином,–

Ответ сопроводил он вздохом.

– Чуть приболела моя мама.

Она в признаниях упряма.

Соседка мне намедни позвонила

И обстановку доложила.

Да, в «сталинские времена»

Та органично бы вписалась.

В пароли, явки, имена

Она предательски влюблялась.

Нет, я, конечно же, шучу.

Соседка – давний мой союзник;

Моих лишь просьб невольный узник.

На выходных домой хочу

На пару дней я к маме съездить.

Не смею с этим боле медлить.

– А что случилось? Речь о чем?

Быть может, съездим к ней вдвоем?

– Не любит мать меня тревожить.

В укор я скрытность ставлю ей.

Лишь беспокойство мое множить

Тем удается ей сильней.

Мне говорит, что ерунда:

Не нужно ехать никуда.

Мол, иногда лишь голова,

Бывает, что болит едва.

Давление, быть может, возраст.

Неведома мне вся серьезность.

Я вопреки всем «не хочу»,

Все ж покажу ее врачу.

Чуть праздный повод подберем

И обязательно вдвоем

Поедем с ней тебя знакомить.

Ты только не забудь напомнить! –

Он, улыбнувшись, произнес

И этим в разговор привнес,

Соскучившихся друг по другу,

Беспечность – их любви подругу.

IX

.

«Не уходи сегодня, Радамель…

Прошу, пожалуйста, останься.

Я расстелю тебе постель.

Со мною утром лишь расстанься.

Не оставляй в объятьях ночи

Меня с тревогами одну.

Не нахожу я боле мочи

Быть в их томительном плену.

Целуя я твои запястья,

Тебе покорностью верна.

В моем покое соучастье,

Оставшись, ты прими сполна.

Как никогда близка теперь

Тебя судьбой своей назвать.

В нетленность слов моих уверь.

Ответь, так смею ль расстилать?…»

В глаза ее взглянув тернисто,

Рукой своею приласкал.

Он разуму самоубийство

Ее устами предлагал.

Касаясь пальцами столь властно

Губ ее робких трепет нежный,

Внимал покорность безучастно,

И взгляд ее ловил прилежный:

«Тебе я верю… Что ж, ступай.

Задерни шторы. Расстилай».

Любви капризом ли ведома,

Нежна в речах она, истома?

Или же внутренний протест,

Укору матери сей жест?

Увы, пытливый мой читатель,

Сердец я женских не знаток;

А волей Божьей лишь писатель,

Быть может, ты знавал в них толк?…

Глава V.

Только правда оскорбительна.

Наполеон I Бонапарт.

Отродясь такого не видали, и вот опять!

Виктор Черномырдин.

Ходил он от дома к дому,

Стучась у чужих дверей,

Со старым дубовым пандури,

С нехитрою песней своей.

А в песне его, а в песне –

Как солнечный блеск чиста,

Звучала великая правда,

Возвышенная мечта.

Сердца, превращенные в камень,

Заставить биться сумел,

У многих будил он разум,

Дремавший в глубокой тьме.

Но люди, забывшие Бога,

Хранящие в сердце тьму,

Полную чашу отравы

Преподнесли ему.

Сказали ему: «Проклятый,

Пей осуши до дна…