Том сиял от недолгого триумфа. Воздух в зале неуловимо изменился. Появилось уважение ко мне, если не сказать больше. Затем прокурор воспользовался удобным случаем. Он великодушно признал мой интеллект, но как же моя душа?

Процесс быстро превратился в нечто более значительное, чем просто смерть одного человека. Уже на второй день – ночь я провел в ненавистной тюрьме – встал острый вопрос.

Можно ли позволить мне, разумному, но чужеродному существу, жить и существовать в мире людей?

Два фрагмента бесконечного процесса четко запечатлелись в моей памяти. Во-первых, наиболее яркий ораторский прием прокурора, когда он воскликнул:

– Адам Линк, как мы вынуждены его называть, – это существо без души. В его холодном металлическом теле нет ни искры человеческих чувств. Ему неведомы такие чувства, как доброта, сочувствие, милосердие. Если однажды ему дадут место в человеческом обществе, он будет убивать и уничтожать. У него нет права на жизнь. В нашей цивилизации нет места вещам, которые глумятся над человеческим телом и его божественным интеллектом. Вы, члены жюри, помните, что ваше решение создаст прецедент. Это серьезная ответственность. Наука, давно предрекавшая это, наконец создала разумного робота. И посмотрите, во что он сразу превратился – в убийцу! Франкенштейн!

Франкенштейн! Снова эта отвратительная, извращенная аллюзия! Одно это слово в народном сознании является заблуждением, ибо чудовище Франкенштейна было доведено людьми до отчаяния.

Прокурор обвиняюще указал на меня пальцем. Все присутствующие немного притихли, увидев меня в представленном им свете.

Заключительная речь Тома была красноречивой, но бесполезной.

– Адам Линк – человек во всем, кроме тела. Его тело – машина, а машины служат человечеству. Разум Адама Линка мыслит так же, как и мы, возможно, даже в большей степени. Господа присяжные, если вы признаете подсудимого виновным, вы отправляете на смерть невиновного человека!

Я посмотрел на присяжных, на зрителей, на работников суда. Том разговаривал с глухой стеной. Я искал хоть один лучик сочувствия, понимания, но не находил. Да, есть один – репортер, который отважился высказать свое мнение. Но он был лишь одним из сотен, стоящих передо мной. В тот момент я почувствовал бездонное отчаяние. Однажды я уже испытывал подобное – смотрел на мертвое тело доктора Линка и понимал, что должен встретить будущее без его дружеского участия и руководства.

Присяжные вышли, чтобы решить мою судьбу.

Заседание суда было отложено, и меня под охраной отправили в тюремную камеру, чтобы дождаться отзыва. Дорога вела вокруг здания суда, к расположенному по соседству зданию тюрьмы. На улице собралась толпа, не сумевшая попасть в суд. Том шел рядом со мной, удрученный и потерявший надежду.

Внезапно он зашептал мне на ухо.

– Я подвел тебя, Адам! Мы проиграли, я знаю. Адам, – он огляделся по сторонам, – беги отсюда, сейчас же! Это твой последний шанс. Возможно, ты сможешь где-нибудь спрятаться и найдешь способ выживания. Беги, Адам!

Он толкнул меня. Думаю, он был совершенно не в себе от напряжения последних нескольких дней. Я схватил его за плечо и прижал к себе.

– Нет, Том! – сказал я. – В твоем мире нет места для меня. Я приму…

И тут я внезапно рванулся прочь. Боюсь, я сбил двух сопровождавших меня полицейских. Я успел пройти ярдов двадцать, прежде чем раздавшийся неподалеку вздох толпы показал, что они увидели то же, что и я.

Я увидел и осознал за несколько секунд до остальных надвигающуюся трагедию на улице. Маленький мальчик на роликовых коньках потерял равновесие. Я заметил первый же изгиб его маленького тела, который подсказал мне, что он может упасть. И машину. Она ехала по улице с изрядной скоростью. Ее водитель беспечно разглядывал толпу на тротуаре.