– Будешь знать, жид, как честных людей обвешивать! Кровосос пархатый! Сколько раз меня обсчитывал, и все как с гуся вода! Ни хуя! В этот раз я с тебя, паскуда жидовская, за все спрошу! – откинув в сторону пиджак и закатав по локти рукава рубашки, словно ошалелый, с раздутыми от ярости ноздрями, страшно матерился и со всей силы пинал сапогами мертвого мясника Хайма Бирмана садовник Янка Целминьш. – Всех в землю закопаю! Всех до одного! Хватит с вас, пожировали!

– Да готов он давно, что без толку молотить. Живых иди добивай, – недовольно прикрикнул на Целминьша Тимбергс.

Услышав окрик командира, Янка прекратил бить неподвижное тело и отступил на шаг. Тяжело дыша и озираясь по сторонам, тыльной стороной ладони стер со лба пот и брызги крови.

– Дай отдышаться, Альфред. До остальных тоже сейчас доберусь. До всех. Ни один живым не уйдет.

– Давай-давай, потом отдышишься, – бросил уже на ходу Тимбергс и, вскинув винтовку, выстрелил в чье-то распростертое на земле задыхающееся и хрипящее тело. Выждав, пока прекратят дергаться в предсмертных судорогах ноги, подошел ближе, ткнул стволом винтовки обмякший труп. Всмотрелся в лицо убитого, узнал лудильщика Рувку Ганзлера. Вспомнил даже, что совсем недавно жена носила ему на починку прохудившийся медный таз, но уже в следующую секунду, забыв про свою жертву, на всю поляну орал: – Живей, живей, что вы, бля, как бабы, возитесь! Времени в обрез. Их еще зарыть надо!

– Потерпи, жиденок, щас подсоблю, – передернув затвор, навис над стонущим от боли мальчишкой с простреленной ногой конюх Антон Витковский.

– Дяденька, не убивайте! Дяденька, я еще маленький. Я еще жить хочу! Дядень…

Пуля пробила мальчишку насквозь. Тело дернулось и замерло. Из открытых детских глаз, в которых так и застыла мольба о пощаде, скатилась на безжизненный висок слезинка, а изо рта вытекла тонкая струйка крови.

– Не повезло тебе, малец, жидом уродиться, – посочувствовал ребенку Антон, мельком глянул на стремительно растекающееся на детской рубашке красное пятно и заскользил цепким взглядом вокруг в поисках новой жертвы.

– Ну, блядь, надо же, аж внутри хлюпает. Все сапоги насквозь мокрые, портянки хоть выжимай, – очередной раз вступив в лужу крови, выматерился Арнольд Цукурс – Илга моя увидит – точно из дому выгонит.

– Да не бзди ты, Арнольд, принесешь ей барахла жидовского да пару платьев, она тебя еще и в жопу целовать будет, – под общий хохот поддел Арнольда староста Карлис Антиньш. – А за сапоги не волнуйся, попроси вон у Йоськи – он тебе новые сошьет. Правда, Йоська? – Антинып толкнул сапогом неподвижное тело сапожника.

– А кто там под ним? Ну-ка, Карлис, глянь-ка, – увидев торчащую из-под мертвого тела руку, приказал Тимбергс.

Староста с трудом отпихнул сапогом в сторону тело убитого сапожника и внимательно вгляделся в ничком лежащего на траве залитого кровью мальчика.

Яшка очнулся от того, что кто-то скинул лежавшего на нем человека. Затаив дыхание и зажмурив глаза, он замер, боясь шелохнуться, с ужасом сознавая, что именно сейчас решится его судьба, жить ему или не жить. Сердце колотилось с такой силой, что Яшке казалось, полицаи слышат, как оно стучит.

– Ну что там, живой?

– Да какой там живой. Посмотри, сколько кровищи с него натекло, – сказал кто-то совсем рядом, и Яшка понял, что говорят о нем.

Карлис подцепил дулом винтовки Яшкину онемевшую руку и, приподняв, отпустил. Рука безвольно упала в лужу крови, забрызгав ствол винтовки. Староста поморщился и, обтерев оружие о мальчишечьи штаны, пошел дальше, не заметив, как на них расплывается мокрое пятно.