– Я это вижу, – нежно сказала она. – Но ты никогда не спрашиваешь, легко ли мне.

Его лицо стало суровым.

– А что ты хочешь, чтобы я сделал? Цветы? Сюрпризы? Соф, у меня трое детей, остатки ипотеки, работа! Я не могу жить только романтикой, как в кино, – а потом добавил, – Всё будет, поверь…

Её глаза наполнились слезами, но она сдержалась.

– Никто не просит романтику из кино. Я просто хочу чувствовать, что тебе не всё равно.

Роман встал и подошёл к ней, остановился совсем рядом.

– Мне не всё равно. Я здесь, с тобой. Но ты всегда недовольна.

София подняла взгляд, её голос дрожал.

– Может, потому что я жду тебя. Не о вещах я, Ром. Я о себе, о нас. Ты есть, но как будто тебя и нет, понимаешь?

Он долго смотрел на неё, потом тихо сказал:

– Прости, если я чего-то не понимаю.

Она прикрыла глаза, чувствуя, как слёзы всё-таки пробиваются.

– Я устала объяснять.

Роман положил руки ей на плечи.

– Соф, я не знаю, как правильно. Я делаю, что могу. Но если это недостаточно…

Она положила руку ему на грудь.

– Я хочу верить, что ты можешь больше.

Он вздохнул, словно обдумывал её слова. Потом неожиданно обнял её крепко, с силой.

– Ты у меня есть, – сказал он хрипло. – Это важно.

София тихо прильнула к нему, чувствуя, как внутри всё смешивается: обида, любовь, надежда.

– Давай сегодня просто будем рядом, – попросила она.

– Хорошо, – ответил он. – Но только если ты перестанешь думать, что я тебя не люблю.

Она улыбнулась сквозь слёзы.

– Тогда сделай что-то, чтобы я перестала так думать.

Роман отпустил её, посмотрел в глаза.

– А ты сделай что-то, чтобы я понял, что я делаю достаточно.

Они замолчали. Слова не решали ничего. София убрала волосы за ухо, вернулась к столу.

– Пойдём чай пить? – спросила она, предлагая перемирие.

Роман кивнул.

– Давай.

За окном было темно, только редкие фонари пробивались сквозь снежные хлопья. Они сидели за столом, пили чай и молчали, но тишина была не пустой. Просто они ещё не знали, как заговорить по-другому.

Роман поставил кружку на стол и откинулся на спинку стула. Он выглядел уставшим, но эта усталость была странной – больше от чего-то внутреннего, чем физического. Она подумала, что, возможно, это и есть его способ говорить – молчать, сидеть напротив, но всё равно быть рядом.

– Ладно, мне пора, – наконец сказал он, поднимаясь.

София кивнула, отвела взгляд и медленно встала, собираясь проводить его. Подойдя к двери, смотрела куда-то мимо, словно боялась встретиться с его глазами – слишком хорошо знала этот взгляд, в котором то была нежность, то усталость, а то и вовсе ничего.

– Береги себя, – произнесла привычную фразу.

Роман слегка улыбнулся:

– Ты тоже.

Когда дверь закрылась, София осталась стоять в коридоре, прислонившись лбом к косяку. Она сделала усилие и прошла в свою комнату. Надо было срочно выговориться…дневнику…

Дом был тих, даже часы, казалось, тикали осторожнее, чтобы не потревожить её мысли. Сын еще не пришел. В ящике письменного стола лежал её блокнот – старый, с поцарапанной обложкой и чуть потертыми страницами. Она потянулась за ним, не торопясь, словно сама мысль о том, чтобы снова писать, требовала усилий.

София включила торшер, который залил комнату мягким светом, отбросив её тень на стену. Она устроилась поудобнее, положив под спину подушку, и открыла дневник на последней исписанной странице.

"Сегодня опять всё началось одинаково: звонок, слова, ужин, разговоры ни о чём, попытка что-то выяснить, но как всегда всё скомкано. Роман был уставший, но спокойный. Мне кажется, я знаю все его интонации, все его привычные паузы. Я знаю, когда он шутит, чтобы разрядить обстановку, и когда молчит, чтобы скрыть раздражение. Но не знаю, чего он хочет!.. И всё равно я каждый раз жду чего-то нового, какого-то знака, что он действительно со мной, здесь, сейчас. Но он как будто всегда немного в стороне".