Если бы мы взяли такси, если бы я выбрала другой маршрут, все могло быть иначе. Она говорила, что, когда ее фотографируют, она немножко умирает, поэтому у меня нет ни одного ее портрета. Фотоаппарат всегда держала она. У меня остались только воспоминания.

Я так по ней скучаю.

Потерять мать было тяжело для моей матери, и по причине, которую я не до конца понимаю, ей понадобилось пережить утрату на расстоянии. Далеко, очень далеко от всех, кого она знала, в том числе от ее собственных детей. Они с отцом переехали в Канаду. Вот так, почти в одночасье, едва успев освободить квартиру Муны. Папа был на пенсии меньше года, а мама не работала. В считанные месяцы они все продали, все бросили и живут теперь в Канаде.

Летисия с тех пор с ними не разговаривает. Она считает их эгоистами, и я знаю, хоть сестра не обмолвилась мне ни словом, как ей больно, что мои племянник и племянница не видят дедушку с бабушкой.

Иногда я думаю, что все это из-за меня. Потому что я вела машину, и мама, наверное, боялась, что будет меня упрекать, когда я и без того виню себя. Впрочем, не знаю. Во время редких разговоров по телефону мы не упоминаем прошлое. Она не говорит об аварии, я не задаю никаких вопросов.

После смерти Муны я некоторое время жила у сестры, и она мне очень помогла. Брат тоже поддерживал много месяцев. И хоть я в конце концов сказала ему, что мне лучше, это чувство вины осталось в глубине души. Рана закрылась, но швы, я знаю, не очень надежны.

Приближаясь к дому Летисии, я гоню из головы мучительные воспоминания о том вечере и вид приталенного жакетика кораллового цвета, навсегда связанный в моей памяти с лязгом сминаемого железа.

Между нами существует молчаливое соглашение, мы больше не говорим о Муне. И о наших родителях.

– Салют, сестренка, – встречает меня Летисия. – Надеюсь, ты проголодалась! Я приготовила свою фирменную курицу карри, а Тома ушел с детьми в кино, так что тут на целый полк.

Сорок лет – в самом расцвете сил, счастлива в браке и отлично готовит. Это незаконно, согласны?

– Очень кстати, я специально не завтракала.

Я не говорю ей, что на самом деле села на новую диету, чтобы попытаться сбросить пять кило, которые пытаюсь истребить как минимум десять лет. На сегодняшний день двадцать пять потеряла, двадцать шесть набрала. Счет явно не в мою пользу.

Я иду за ней в гостиную, где уже сидит Жюльен, развалившись на диване со стаканом виски в руке.

– Как поживает самый красивый мужчина этой страны?

Жюльен поворачивает голову ко мне, и его лицо озаряется широкой улыбкой. Красавец, ничего не скажешь. Высокий, атлетично сложенный, темноволосый, с синими, как лагуна, глазами, которые заставили бы таять даже лед в разгар зимы. Этот козырь обольщения, кстати, у него общий с Летисией.

У меня-то карий цвет глаз, и это повергает меня в отчаяние, у меня развился настоящий комплекс. Выражение, выбитое золотом в пантеоне французского языка, «голубоглазая блондинка» доказывает, что я явно следствие ошибки генетического программирования, когда лагуна заменяется сырой землей.

– Хорошо поживает! – скромно отвечает мой брат. – Как начало занятий? Новые ученики уже проявили себя в этом году?

– Что, если я скажу тебе, что Гюстав Флобер – отстой, а Стромай куда интереснее? Такой ответ тебя устроит?

Он смеется. Я сажусь на диван и рассказываю ему эпизод во всех подробностях, пока Летисия расставляет на низком столике легкие закуски к аперитиву.

– А кстати, как поживает Адриен? – спрашиваю я Жюльена.

– Хорошо.

– Он не мог присоединиться к нам сегодня?

– Нет… Он… Он чем-то занят.

– У вас проблемы? Вы поссорились?