– Входи, – он вежливо пропускает меня вперед. Дойдя до порога, я все-таки останавливаюсь. Поднимаю на Арсена глаза, ищу в его глазах хоть какое-то чувство ко мне, но в них ничего нет – лишь пронзительно-черные иглы зрачков уставились на меня. И такое ощущение, что эта минута молчания никогда не закончится.

– Мы с тобой в машине что-то не до конца не выяснили? – с ироничной насмешкой интересуется Сечин. И кажется, еще немного, и он напомнит мне своим не терпящим возражения тоном, кто кого бросил, и почему наша история с ним закончилась.

Подавив вздох, переступаю порог. Позади слышится звук шагов, хлопок двери и визг молнии – Сечин, видимо, расстегивает куртку. Посмотрев на прихожую (плитка, темное дерево и безупречный порядок), я оборачиваюсь. Арсен, успев освободиться от верхней одежды, стоит ко мне спиной и деловито отряхивает куртку от снега. Темно-серые джинсы, узкие бедра, прямая спина, серый кардиган и футболка, но плечи по-прежнему напряжены, хотя он неторопливо развешивает куртку на «плечиках». Почувствовав мой взгляд, косится на меня:

– Тебе помочь?

– Нет, спасибо, я сама. – Начинаю возиться с кнопками куртки. Сечин, промолчав, плюхается на банкетку, скидывает ботинки, в которые отправляются и его носки, и узкой изящной стопой нашаривает на полу мокасины. Натянув их, встает и, ловко меня обогнув, подходит к шкафу-купе. Поддергивает на коленях джинсы, садится на корточки и начинает чем-то шуршать и греметь на нижних полках. Приподнимает голову, задумчиво смотрит на мои кроссовки и сухо интересуется:

– У тебя размер тридцать семь?

– Тридцать шесть с половиной, – отвечаю я, думая о том, что если он сейчас предложит мне женские тапочки, то я закричу. Или сорвусь. Или вообще, развернусь и навсегда уйду из этого дома.

– Нда, проблема… Ладно, попробуй вот эти.

Моргаю, когда мне под ноги с легким шелестом падают мужские шлепанцы. Кожаные, новенькие. Даже с ценником.

– Да я в них утону, – усмехаюсь я, чувствуя, как меня отпускает.

– Других все равно нет, – Сечин пожимает плечами и поднимается, зависая надо мной. Снимаю куртку и тянусь к вешалке, рассчитанной явно не на мой рост. – Я повешу, – избегая касается меня, он перехватывает мою куртку и набрасывает ее на «плечики». – Саш, – переводит непроницаемый взгляд на меня: – Видишь комнату справа? Я тебе там постелю. Ванная прямо, она запирается. – Многозначительная пауза, как очередной намек на то, что он не собирается меня домогаться. – Полотенце в ванной, в шкафу, на верхнем полке. Сама найдешь? – Ждет, когда я кивну. – Теперь второй вопрос: ты завтра утром в «Бакулевский» отсюда поедешь или сначала заедешь к себе?

– Отсюда, – говорю я, поскольку от его дома ехать до «Бакулевского» ровно пятнадцать минут, а от Олимпийского проспекта, где живу я, два часа с лишним.

– Тогда можешь вещи в стиральную машину закинуть, они до утра высохнут.

«Намек на то, что от меня пахнет больницей?»

– А я, простите, что надену? – злюсь я.

– Ну, я для тебя что-нибудь поищу.

– А что, у тебя есть женские наряды? – Я все-таки включаю Аасмяэ.

– Нет, от них в доме слишком плохая аура, – огрызается Сечин, чем окончательно напоминает прежнего Арсена Павловича. – Следующий вопрос: что предпочитаешь на ужин? Есть мясо, рыба… – начинает перечислять все, что есть в его холодильнике.

«Можно подумать, что я в таком состоянии вообще могу есть», – думаю я и отвечаю:

– Спасибо, но я ничего не буду.

– Вегетарианка? – он ухмыляется.

– Нет, журналистка. Нам после шести вечера категорически питаться нельзя, а то мы в кадр не влезем.

– Ладно, тогда ограничимся бутербродами, – отрезает Сечин, всем видом напоминая мне, что принудительное питание никто не отменял, и либо я буду есть сама, либо он запихнет в меня бутерброд силой. – И последний вопрос… – он задумчиво глядит на меня, – может, все-таки выпьешь успокоительное? В принципе, еще можно сделать укол, но я не знаю, какие у тебя противопоказания.