Ладно, что-то я увлёкся совсем, возможно, прочтение этих фрагментов будет мучительным для читателя, поэтому, лучше я перейду к описанию сегодняшнего дня. Пробудили меня рано утром не зря, Язов срочно вызывал к себе. Обычно, он заранее сообщает о каких-то мелких происшествиях и даже разрешает их выполнять заочно у себя дома, но сейчас, ко мне пришла политическая полиция Чёрной лиги, чтобы уведомить меня о срочном вызове в кабинет Язова. Меня это испугало отчасти, подумал, не натворил ли чего, а то тут сами чекисты явились ко мне с предписанием. Но, я человек, служащий России и товарищу Карбышеву, дай Бог ему здоровья, в последнее время он чувствовал себя не очень хорошо, но врачи говорят, что, скорее всего, всё обойдётся.

После завтрака я оделся в свой мундир, покрытый наградами за храбость во время Великой Отечественной Войны. Когда я смотрю на эти награды, сразу хочется их снять от чувства горечи за то ужасное поражение под Москвой. Хочется смыть эту частичку позора России, но, устав велит являться при всех наградах, что тут можно сделать.

Январский дождь не мог не радовать, наконец, закончился постоянный снегопад хоть на время. Я вышел на улицу со своим зонтом. Таким дождём, который полил, нельзя даже дышать, не то, что прикасаться, это очень вредно, но не смертельно. Руководствуясь данными соображениями, я направился к министерству полиции «Чёрной лиги» без особой защиты от окружающей среды. Но что же я это рассказываю… ясно-понятно, что читатель знает про ядерные бомбардировки Сибири во время Западнорусской войны. Но… эта рукопись создаётся, как поток моих мыслей. Какой из этого важный документ? В общем, неважно.

По дороге я встретил своего товарища, сорокадвухлетнего генерала Лазаренко, у нас с ним завязался разговор. Оказалось, что он тоже направлялся в «Центр», и ему тоже ничего не объяснили. Сказали, мол, дело серьёзное, государственной важности и так далее. То-то и оно, что это напоминало тридцатые годы, когда людей просто так увозили, под предлогом какого-то специального задания, а потом их больше никто не видел.

Александр скептически высказывался об этом деле, он, как приближенный Карбышева, был одержим идеей «Великого суда» над фашистскими оккупантами и русскими, которые осмелились взять в руки знамя со свастикой, а не какими-то локальными проблемами «Чёрной лиги». Он постоянно повторял фразу «Ждём, что Михалыч скажет», имея ввиду Дмитрия Михайловича Карбышева.

Каждый наш шаг отозвался на плитке, испытывая пределы штиля, который, казалось, обнял город. Словно сама атмосфера забывала, как звучит смех, как звучит мотор автомобилей – не осталось здесь ничего, что радовало бы душу. Сколько я помнил себя, всегда представлял Омск, как центр яркой жизни, где улицы наполнялись гомоном людей, спешащих по своим делам. Но сегодня это был лишь печальный призрак. Вокруг нас шли люди, их глаза были наполовину закрыты, на лицах не было радости – лишь усталость, страх и горечь. Некоторые держали в руках потертых портфелей или старых сумок, как будто эти вещи могли защитить их от происходящего, которое напоминало сцены из кошмара. Генерал Лазаренко, несмотря на седину, от горя, в волосах и следы усталости на лице, испытывал странное спокойствие. Он смотрел на улицы, как будто искал признаки поддержки или надежды, которые, как оказалось, были редки в эту непростую пору. Его форма, несмотря на утрату былого величия, оставалась гордой, но даже она не могла скрыть тех ран, которые оставила война. Он время от времени поправлял пиджак, выпуская из-под него тугие складки, и, видно было, что он пытается сохранить достоинство среди развалин. Шли мы молча, закончив обсуждение на Карбышеве. Какой же он всё-таки мужественный и великий солдат, офицер, генерал, руководитель.