Мы с ним оба спим головой к окну. У изголовья наших кроватей врезана одна единственная розетка, выходящая по обе стороны наших квартир. В неё мы и переговариваемся перед сном. Связь симплексная, то есть сначала говоришь, а потом слушаешь, завершая каждую свою речь коротким и по-военному рубленым словом: «Приём». Может быть, поэтому разговоры наши лаконичны и сжаты, как переговоры космонавтов в открытом космосе. Мы же из разных вселенных. То есть подъездов. Когда это занятие нам надоедает, мы засыпаем, всё так же коротко прощаясь. А наша личная сеть связи остаётся с нами. Она доступна и не требует дорогостоящих гаджетов и приспособлений. И всё это за много-много лет до появления Интернета…

– Понимаешь, пап, всё не так уж сложно! Написать рассказ – это лишь вопрос наличия грамотности, в меру развитого воображения и определённой усидчивости. Этакая работа, которую нужно хорошо выполнить. А вот придумать сюжет и цепляющую читателя историю – та ещё задача! При этом историй вокруг миллионы! Они носятся в воздухе, непрерывно создаются и вырастают из неуёмного желания каждого человека быть уникальным. Но поймать хотя бы одну такую историю порой никак не удаётся! – Я горячился, поэтому отложил в сторону недоеденный бутерброд и хаотично размахивал руками над обеденным столом, рискуя смахнуть на пол вазочку с вареньем.

– Хочешь поймать историю? Ладно, я расскажу тебе одну из тех, которые приключились со мной в молодости, а ты уж сам решай, пересказывать тебе её людям или нет. – Мой отец отложил в сторону вилку, не спеша дожевал и, обратившись взглядом своего единственного глаза куда-то внутрь себя, неспешно продолжил: – Жили мы тогда с моей первой женой и нашей дочкой Оксаной в городе Первоуральске у женщины по фамилии Собакина…

Услышав фамилию женщины, я непроизвольно скорчил скептическую гримасу. Никакой нормальный редактор такую фамилию главной героини в печать не пропустит. Скажет, что она для рассказа в жанре современной городской прозы слишком аляповатая, надуманная и вообще напоминает ему начало сюжета дурацкой сказки. Ещё и по писательскому таланту не преминет пройтись… или что там у бедного писателя вместо него.

– Её звали Елизавета Собакина! – упрямо и с нажимом повторил отец, заметив вывешенный на моём лице скептицизм. – В шестьдесят первом году мы с женой и ребёнком снимали у неё даже не комнату, вся её изба из одной комнаты и состояла, а маленький угол за занавеской размером в три на два метра. В два раза меньше твоей нынешней ванной комнаты, между прочим!

Я выправил лицо и притих, ожидая продолжения. При таком лихом начале рассказ мог свернуть куда угодно. В одном я был совершенно уверен – мой отец не врал и не преувеличивал. Ему это было совершенно несвойственно.

– Тётя Лиза, как мы её называли, большую часть дня лежала на своей кровати, попивая вонючую брагу из большого чана. Чан стоял неподалёку от кровати, поэтому она наловчилась черпать её эмалированной кружкой, не вставая. Оксанке было годика полтора, и она часто и громко плакала. Тогда тётя Лиза Собакина всё-таки вставала со своего ложа, приходила к нам за занавеску и молча забирала Оксанку с собой за печку. Там она плескала ей в маленькое лицо холодной водой из умывальника и нараспев заговаривала от плача. После этого Оксанка надолго успокаивалась.

Отец насадил на вилку кусочек котлеты и внимательно посмотрел на меня. Я молчал и слушал.

– На Первое мая в выходные к тёте Лизе приехали её родственники. Тоже все с фамилией Собакины. Собакины устроили в доме грандиозную пьянку с песнями и криками. Мы с женой и дочкой в это время были у себя и лежали за занавеской на кровати, теряя в этом шуме последние крохи терпения.