Закончив всю операцию, мы с Н. А. Тиличеевым ушли домой, оставив на наблюдательном пункте дежурного наблюдателя. Через некоторое время я его спросил по телефону, что делают немцы.

– Все лежат, ваше высокоблагородие.

Возвратились посланные телефонисты и доложили, что оба телефонные провода обрезаны и концы их закинуты в стороны. Как оказалось, в каждом проводе было вырезано по несколько десятков саженей. Очевидно, у противника на нашем берегу появились доброжелатели. Надо быть осторожным и принять усиленные меры к постоянной охране телефонных проводов.

Немцы все продолжали лежать на месте до самых сумерек, и только тогда, когда ночь начала спускаться на землю и окутывать их непроницаемой мглой, их фигуры зашевелились и, не поднимаясь, ползком, стали постепенно исчезать в строениях деревни Пшедваржица.

Тяжелая германская батарея, стрелявшая по нашим разведчикам, на следующий день открыла редкий огонь по нашему острову.

Я долго присматривался, чтобы заметить, откуда она стреляет, но безрезультатно, пока на пункт не прибежал запыхавшийся пехотный солдат:

– Ваше высокоблагородие, немецкая артиллерия!

– Где?

– У нас из окопа хорошо видно: стоит у леса, в кустах.

Первая мысль, пришедшая мне в голову после того, как из пехотного окопа я увидел германскую батарею, была: как глупо поставлена батарея. Тяжелая пушечная четырехорудийная батарея стояла на ровном месте, прикрываясь лишь редкими кустами, и вела огонь по нашим пехотным окопам.

Что это: наивность, полное непонимание основных начал артиллерийской тактики и боя или халатность?

– Шестая батарея, к бою!..

Первая одинокая шрапнель пропела на полете над самой моей головой свою песню и, лопнув, выпустила свой белый дымок, как распускающуюся белую розу. Минута затишья – и германская батарея потонула в огне и дыме урагана рвущихся на ней снарядов. Внезапность огня 6-й батареи сделала свое дело: германская тяжелая батарея перестала существовать.

Увлеченные этим артиллерийским боем, наши пехотинцы, забыв всякую осторожность, вылезли из окопов наружу. Они были правы: ни одна ружейная пуля не просвистела в воздухе – все внимание обеих сторон было сосредоточено на гибнущей германской батарее. Солдаты были серьезны: страшная участь германских артиллеристов, видимо, задела глубокие душевные струны затихших свидетелей этого боя.

В лесу за батареей какое-то движение. Я останавливаю огонь батареи. В опушке появились орудийные передки, запряженные восьмерками лошадей.

– Три патрона беглый огонь!..

Лес заволокло дымом. Бой был окончен.

Когда через несколько дней наша пехота перешла через Вислу, то местные жители рассказывали, что германская батарея погибла целиком. Избитые осколками и прямыми попаданиями снарядов пушки германцы сначала бросили в небольшую протекающую здесь речку, но затем вытянули их оттуда и, погрузив на повозки, куда-то увезли.

Мне же на память была привезена снятая с могилы офицерская каска, скальп, содранный осколком снаряда с головы германского артиллериста, и несколько открытых писем^>16, подобранных на бывшей позиции германской батареи. «Милый Генрих! Так как Господь еще тебя хранит…» – можно было еще разобрать начало одного из писем. Все же остальные были густо залиты запекшейся кровью.

Немцы решили отомстить: к вечеру перед позицией батареи разорвалась тяжелая бомба, другая перелетела через батарею. Третий снаряд ударил перед самым фронтом батареи и засыпал землей ближайшие пушки. Вилка[2] взята. Наступившие сумерки помешали дальнейшей стрельбе.

Стало ясно, что утром немцы будут бомбардировать батарею, и поэтому, пользуясь ночью, надо принять необходимые меры.