– Да ладно, что вы, не надо, – махнул рукой доктор философских наук, – можете просто по фамилии. А можете звать по прозвищу – Гром.

– Везёт тебе, что у тебя от фамилии образуется такое классное прозвище, – вздохнул Вульф, – с моей фамилией ничего такого не выйдет.

– Да ладно тебе, – подбодрил приятеля Гром, – пройдёт время, и мы наверняка тебе тоже прозвище придумаем. К тому же, моё прозвище не от фамилии образовалась. У меня непереносимость лактозы, и вы ребята точно не захотите оказаться поблизости, когда начнёт буйствовать стихия.

– Ким, а что на счёт тебя? – сменил тему Вульф.

– Ким Чен Ым, – поправил Вульфа филолог, – терпеть не могу, когда называют меня уменьшительно-ласкательным именем.

– Точно, так что насчёт тебя? У тебя есть прозвище?

– Не знаю, – пожал плечами Ким Чен Ым, – за глаза меня называли психованный или сумасшедший, но эти люди, если честно, сами были не в адеквате, ходили вечно и шарахались от меня. Расисты одинаковы везде.

– Кроме России, – заметил Айсберг, – в России не было рабства. Здесь царит равноправие для ксенофобии, что не может не радовать.

– Именно поэтому моей сестре нравится фиолетовый цвет, – вставил свои пять копеек Сергей Анатольевич, – потому что на Земле нет людей такого цвета кожи. Но не сомневаюсь, что как только такие люди появятся, её любимый цвет тут же поменяется.

– Я был один раз фиолетовым, – между делом сказал Ким, – прыгал в озеро с обрыва и приземлился на живот.

Всех четверых передёрнуло.

– Да, это было больно, – вороша болезненные воспоминания, подтвердил филолог, – но зато с того момента я вынес полезный урок.

– Что не надо прыгать с трамплина в воду на живот? – уточнил Громов.

– Да. Зимой.

Учителей снова передёрнуло.

– В любом случае, если случайно как-то познакомишься с моей сестрой, не упоминай при ней эту ужасную историю. И ещё не проси её называть себя по полному имени. Никогда.

– Почему мы вообще должны с ней встречаться? – недоумённо спросил Ким. – Страховка у меня не закончилась, в ДТП я не попадал, не думаю, что мне каким-то образом придётся с ней пересекаться.

– А это не от вас зависит, – махнул рукой Сергей Анатольевич, – она всегда пробивает всех моих знакомых. Так что лучше придумай себе псевдоним.

– Я даже не знаю, – растерялся литератор, – что угодно?

– Только, что тебе нравится, она же не зверь какой. Кстати, Ким Чен Ым, друг мой, ты любишь собак?

– Ага, – активно закивал Ким, – кто же их не любит?

– Разумеется, Ким Чен Ым, ты любишь собак, как будто кто-то сомневался. Как тебе прозвище Тэнгу, а? Это японский лесной дух, название переводится как «Небесная собака». Конечно, прозвище придуманное, а не полученное, не так хорошо приклеивается, но уж лучше так, чем как у Грома.

Ким призадумался.

– А впрочем, неплохо. Всяко лучше, чем сумасшедший или психованный. И главное, короче!

– Отлично! – обрадовался Вульф. – Значит, на том и порешим. Простите меня, но я решил расставить все точки над «ё», прежде мы начнём пить. За это время может произойти всякое, я должен перестраховаться.

– А что? До меня она не будет докапываться? – спросил оскорблённый Айсберг.

– Да не, это уже антисемитизм будет, у них на работе с этим строго. Начальство, – физик перевёл взгляд наверх, – ненавидеть можно, но только за глаза.

– И раз мы всё выяснили, может, пойдем, закажем, – Гром потёр горло, – а то я чувствую себя неловко. Пришли в бар, а сидим, лясы точим, что о нас люди подумают?!

– Нельзя отказывать доктору в его уважительной просьбе, пойдёмте к стойке, ребята.

Оставив ненадолго своё место, друзья подошли к бармену.

– Хэй, Рыжий, мы определились с заказом, два джин-тоника мне. По отдельности – всё гадость редкостная, но вместе классная вещь!