Он диктует мне мои (свои) пьесы, но палец о палец не ударяет для их реализации.

Тем самым подвигая меня к безбожию.

Однако я снова смотрю на муравьев и моё мировоззрение проясняется. Скорбный Бодлер всё по тому же поводу сказал:

Действия театра в отношении меня и остальных живых русских драматургов так же лишены смысла.

В самом деле, театр терпит громадные убытки, ставя современников. Он перерабатывает горы шлака. Иногда несколько поколений драматургов не дают ему ничего вечного. Однако театр снова и снова, с небольшими перерывами, ставит заведомую чушь.

Здесь нет противоречия. Да, Бог диктует свои пьесы. Да, он ничего не делает для их реализации. А театр, тем не менее, их ставит! Что же это за самонадеянность?

Но в то же самое время театр отрицает пьесы современников. Он их топчет. Он над ними смеётся. О какой реализации тут речь?

Ведь муравьи несут в муравейник свою добычу, и никто там над ними не потешается. Если бы это так было, то муравейники попросту закисли бы под дождём, без вентиляции и внутреннего климата.

Таким образом, театр дважды богоотступник. Вначале он берёт то, что не надо брать. Затем он отметает свою работу. Нет, так нам не построить даже традиционный муравейник.

Нам всем надо собраться и посидеть в тишине. Когда мы немного успокоимся, Бог нам расскажет свой замысел. Мы разбежимся в разные стороны. У нас возникнет трудовой муравьиный запой. Нам некогда будет пить кофе, водку, орать на кухнях, обманывать жён и бросать детей. Так-то будет лучше.

И мы построим громадный муравейник театра по всей Земле. Все будут ходить туда плакать или смеяться. Не будет ни кухонь, ни жён, ни сигарет. Сбудется мечта Шекспира.

Начал я недавно одну пьесу…

Ых!

Мой участок расположен в живописной местности. Слева от меня восходит солнце, справа заходит. Ветры дуют с севера и востока. Я стою посередине, вокруг меня растёт камыш.

Несколько пчёл прилетело. Но у меня им пока нечем поживиться. Кыш, родимые!

Взял топор. Вырубил два столбика. Вбил в землю. Прибил доску. Сижу. Теперь солнце восходит справа, а заходит слева. Ветры дуют в спину.

Привезли доски. Пилю.

Выкопал яму. Оббил её досками. Сижу там, когда холодно. Ветры уже не так мучают.

Вскопал полоску между камышом и рябиной. Всунул туда луксеянец. Расти, любезный, я тебя съем.

Пришёл сосед. Попросил ведро. Не вернул.

Построил пол.

Корова вытоптала лук.

Принёс из лесу на горбу восемьдесят четыре брёвнышка сухой сосны. Бью изгородь от коров и баранов. Калитку сделаю в стороне, противоположной от соседа, взявшего ведро.

Наслаждался закатом солнца. Пил водку. Появились комары.

Построил крышу. Покрыл её рубероидом. Швы заварил раскалённым на костре утюгом.

Тепло.

Спал под крышей. Тепло.

Тепло как, Господи! Калитка готова.

Посадил редис. Пришёл сосед, принёс ведро. Угостил его водкой. Он попросил десять долларов. Не дал. Он ушёл, ругаясь.

Жена копает. Сын спит. Я смотрю на север. Там тучи.

Град побил редис и рубероид. Туалет устоял.

Читаю Тацита. Римляне, оказывается, совсем не глупые люди. Они знали земледелие, но не знали сапог. Это помешало им завоевать наш Север. Боялись Юга, а получили с Севера. Так и я: сосед со стороны калитки украл два куба досок.

Поставил капкан.

Так как нет редиски, ем щи из крапивы. Невкусно.

Идёт дождь с утра. Пью водку. Читаю Плутарха. Греки – первые расисты западной цивилизации. Платон, как ты мог, будучи неглупым человеком, так относиться к правам человека?.. Жена не разговаривает. Сын спит. Где солнце? Зачем ты позволило себя спрятать?