Производство – дочь желания.

Жак Рюэф

Мода, с точки зрения экономики, является стимулом потребления, который возникает лишь в процессе интенсивного торгового обмена, т.е. ключевой предпосылкой для начала становления института моды должно было стать появление обширного класса торговцев.

Классическая триада феодального общества, сформулированная епископом Ланским Адальбероном (977—1030/31), – «здесь одни молятся, другие сражаются, третьи же трудятся» – начинает разрушаться к концу Средневековья, когда к ней добавляются «те, кто торгуют». Постепенно «те, кто торгуют», стали той силой, что объединяла новую западную цивилизацию не меньше Креста Церкви и раздвигала ее вместе с мечами крестоносцев. Однако такая ситуация, нарушающая феодальное равновесие, далеко не сразу стала восприниматься обществом как справедливая.

Экономическое мировоззрение, как и сама жизнь раннего Средневековья, практически не выходила за рамки натурального хозяйства, а христианская мораль, очевидно, делала профессию торговца не самой достойной. Иоанн Златоуст175 (ок. 347—407) прямо говорил, что «ремесло купца неугодно Богу». В зрелом Средневековье Фома Аквинский176 (1225—1274) утверждал, что «торговля имеет в себе нечто постыдное».

Эльфрик Грамматик177 (955—1020) в классической поучительной «Беседе между учителем и учениками» характеризует разные профессии той эпохи. Наряду с монахом, землепашцем, ткачом, солеваром, рыболовом, охотником, кузнецом назван и купец. С точки зрения средневековой морали Грамматика, на первом месте стоит божественная служба, но между мирскими занятиями выше всего земледелие, потому что оно кормит всех. Купец же – не самый достойный персонаж, и он вынужден как-бы «оправдывать» свою миссию. В его уста вложены такие слова:

«Я полезен королю, знати, богатым и всему народу. Я вхожу на корабль со своими товарами и плыву в заморские края, продаю товар и приобретаю ценные вещи, коих нет здесь. Я привожу их с большим риском, подчас терплю кораблекрушение, теряя все свое имущество и едва спасая собственную жизнь».

Купец привозит дорогие ткани и одежды, драгоценные камни и золото, вино и масло, слоновую кость, железо и другие металлы, стекло. Собеседник спрашивает купца:

«Ты продаешь эти вещи за ту цену, за которую купил их?» — «Нет. Что же тогда дал бы мне мой труд? Я продаю дороже, чем сам купил, с тем чтобы получить кое-какую прибыль и прокормить жену с детьми»178.

А вот позднее, в одном из самых любимых христианами произведений Средневековья, «Золотой легенде», составленной около 1260 г. монахом-доминиканцем Иаковом Ворагинским, сам Христос был уподоблен купцу, который на «корабле креста» приплывает, дабы дать возможность людям обменять земные, преходящие вещи на вечные. То есть профессия купца к XIII в. уже была несколько морально реабилитирована. Так что же произошло на исходе Средневековья, что сделало купца достойным и уважаемым членом общества?

Есть один вопрос, касающийся средневековой торговли, на который очень важно ответить для понимания сути молодой западной цивилизации: если, как мы уже увидели, она была бедна, существовала на грани выживания и не обладала практически никакими прогрессивными производственными навыками, то чем вообще она могла торговать? Восток вплоть до конца Средних веков был неизмеримо богаче. Что мог ему предложить Запад в качестве обмена? Ответ простой: в существенных, массовых масштабах – ничего. Поэтому торговля велась лишь предметами роскоши, которые мог себе позволить правящий класс – феодальное сословие в классическом смысле этого слова, которое составляло менее 5% совокупного населения Запада. Причем роскошью в одежде было всё, что выходило за рамки простых, чаще неокрашенных домотканых тканей из суровой шерсти или льна. В обмен на эти крохи восточных богатств, помимо скудных ресурсов собственного хозяйства, к концу Средневековья из Европы было вывезено практически всё серебро.