— И я всё ещё понятия не имею, что там получилось в итоге, но сюда меня выпихивали осторожно, но твёрдо. Подозреваю, маму просто устраивали окна на юг и то, что в моей комнате почти постоянное солнце.

— Морозова, ты нервничаешь?

Серьёзно он слишком умный! И видит все мои дёрганья, а от этого их становится только больше.

— Нет, что вы. — Неопределённо взмахнув рукой, я красиво сбиваю со столешницы сахарницу. — Чтоб тебя!

Мне не везёт оказаться в сладкой ловушке, разлетевшейся по половине кухни-гостиной. Минное поле — один неправильный шаг и сахар окажется даже под подушкой, плавали — знаем.

— Я… — Вздохнув, примеряюсь, чтобы сделать аккуратный шаг. — Я сейчас всё уберу.

— Морозова, стой на месте, — хмыкает Глебов поднимаясь. — Пылесос где?

— В кладовке.

Стоп. Это куда он пошёл и что собирается делать?

Меня наполняет едва ли не священный ужас. И нет, в целом я не против мужчины за уборкой, но не тогда, когда это мой преподаватель! Которому мне ещё два предмета сдавать!

— Илья Глебович, — слишком громко и с явными нотками паники, но цель достигнута — Глебов притормаживает, — я сейчас сама всё уберу, не надо ничего доста…

— Морозова, экзамен сдать хочешь? — невозмутимо поддёрнув рукава, иронично интересуется он, задержавшись в дверях.

— Х-хочу.

Это у него кончик татуировки выглядывает? Дурацкое любопытство заставляет отвлечься на тёмный завиток, показавшийся на внутренней стороне предплечья.

— Если не сдвинешься с места, считай, что тройка в кармане, — вполне себе серьёзно отвечает преподаватель, который с редким равнодушием завалил весь предыдущий выпуск. На пересдаче. Дважды.

— Это шантаж! — Должно звучать нагло и уверенно, но вместо этого из горла вырывается жалкий писк.

— Может быть. — Глебов возвращается быстро и с нелёгкой ношей. Ну, это мне нелёгкой, а он, кажется, веса массивного пылесоса даже не замечает. — Я, знаешь ли, спец больше по техническим специальностям. Этика и всё причастное в своё время прошли как-то мимо.

— Но вы же не будете? — Слова заканчиваются, но рука более чем понятным жестом обводит кухню.

— Буду, Морозова, — Илья Глебович на мгновение останавливается, глядя мне прямо в глаза, — всё буду. И шантаж, и торт.

«И тебя», — он не добавляет, но в моей голове звучит именно это. Парализуя одним только предположением, что моя выходка с поцелуем может иметь гораздо более печальные последствия, чем несданный экзамен.

И вот я стою, дура дурой, посреди белого песка, и смотрю на трубу пылесоса, двигающуюся туда-сюда, туда-сюда. Этот вид гораздо безопаснее того, где Илья Глебович прибирает рассыпанный сахар этим же пылесосом.

— Вот и всё, а ты боялась. — Глебов ловко, как мужчина, привыкший жить один, сматывает шнур и явно собирается вернуть бытовую технику на место.

— Я сама! — Вырвав пылесос из его рук, я скрываюсь за дверью кладовки.

Исключительно для того, чтобы спрятаться, бросить ни в чём не повинный пылесос и прижать прохладные ладони к горящим щекам. В чём проблема-то? Почему меня так трясёт? Ну, помог, пусть даже дважды. Это вообще не повод паниковать.

Может, и нет, но объяснить это скачущему пульсу практически нереально.

Вдох-выдох. Вдох-выдох.

— Морозова, ты решила там самоубиться? — Голос приглушён закрытой дверью, но мне всё равно слышится в нём улыбка. — Имей в виду, от темноты не умирают. От тесноты тоже, даже если ты страдаешь клаустрофобией.

— Вы издеваетесь, — понимая, что он прав, я делаю последний решительный вдох и возвращаюсь в гостиную.

— Не совсем, — довольно улыбается Глебов и пробует кофе, который налил себе сам. — Всего лишь пытаюсь тебя растормошить.