– Не представляю, что будет, когда они, наконец, встретятся. Наверное, начнется третья мировая, – в голосе Вована мало веселья, больше тоскливого сарказма.

На Воронцову я стараюсь не глядеть. Пусть немного посвятится в наши семейные дрязги. В принципе, пох. Мне с ней детей не крестить. Потом и не встретимся. Очень на это надеюсь.

– Да как в прошлый раз, думаю. Ядерной зимы не случилось. Хуже вряд ли будет, – выдавливаю с нажимом, как будто сам себе не верю.

– Хм.

Вован молчит. И я невольно прислушиваюсь ко всему остальному. К тому, как шуршат об асфальт шины проезжающих мимо машин. Как звенит где-то вдалеке сигнализация. Как Воронцова шмыгает носом.

– Им давно надо поговорить, – кажется, я снова пытаюсь себя убедить, что все делаю правильно, когда это не так.

– Не знаю. Я вот с Инной как-то не хочу разговаривать. Свежо еще слишком.

Собственными слюнями чуть не давлюсь. В горле за секунду вырастает острый ком, ни туда ни сюда. Спазм медленно опускается в грудную клетку, обволакивая легкие. Это совесть так колется. Тоже еще не зажило. Кажется, не заживет никогда. И хорошо. Так мне и надо.

– Дыши, – Вован выдавливает смешок. – Не в укор тебе сказано…

Как по приказу, я вдыхаю на все легкие.

– Или в укор, – досмеивается он.

Воронцова, успокой свои ресницы. Ну, красивые они, да, базара ноль. Хватит ими хвастаться.

– Шучу, расслабься, – говорит брат уже серьезно.

Я выдыхаю обратно зажатый воздух, только без особого облегчения.

– Короче, в свой день рождения я хочу видеть вас всех. Так что приходи на ужин. Хотя бы вкусно поешь.

Брат хмыкает.

– Ладно. Уломал. Ради вкусной еды можно и тебя потерпеть. И битву этих титанов. И вообще, мне отец нужен для дела.

– Для какого?

– Да все по радио. Расширяться планируем же. Новые вливания требуются.

Я киваю молча, не решаясь расспросить подробности. Дальше всякой мелочевки, типа монтажа подкаста или видео, не лезу. Брат не доверяет мне делать что-то действительно важное.

– Аа, точно. В общем, буду ждать, – я озаряюсь улыбкой, прямо чувствую, как тепло спускается медленно в душу. Приятно, что Вован хотя бы делом горит.

Боковым зрением я замечаю название клиники на многоэтажном здании и замедляюсь в поисках парковочного места. Вся дорога поблизости уставлена машинами разного калибра.

– Ладно, увидимся вечером, – наклоняюсь к телефону.

– Окей, – брат первым бросает трубку.

Я паркуюсь в самом конце придорожного кармашка и выключаю мотор. Воронцова уже спешит открыть дверь. Вот как она собралась топать? Кубарем?

– Погоди, я помогу! – вылезаю из салона, пока она не вывалилась, и подлетаю к ней.

Девчонка косится на меня скептически. Быть принцессой точно не в ее амплуа, но она сдается и протягивает мне лапку в голубой варежке. Мне бросается в глаза тонкое запястье с серебряными часами, которые даже на самой последней застежке висят свободно.

Блин, такую хрупкую и этот слабый толчок мог переломать. Пизда мне. Ладно, диагноз ставит врач. Может, она крепкая внутри. Молока много пила в детстве, кальция накопила.

Но если меня отчислят, до вечеринки я точно не доживу. Сначала мама меня прирежет, потом отец разрубит, затем брат дотопчет. И дальше по очереди: дяди, тети, троюродные сестры. Дедушка последний плевок в меня запустит. Считай, похоронит.

– Накинь это, а то простынешь еще, – протягиваю свою куртку Воронцовой, пока она не вылезла из машины.

Под дубленкой у нее теплый свитер со снежинками, который от ветра никак не спасает. Впрочем, давно март. С каждым днем теплеет. Сегодня солнышко даже жарит – мне и в футболке нормально. Но Воронцова бледнючая и худая, мерзлячка наверняка. Не удивлюсь, если у нее под свитером термобелье, третьим слоем футболка с длинными рукавами, затем майка. А под конец еще и лифак спортивный, без застежки, который только через верх снимать. Пока там до сути дорвешься, уснешь в процессе.