– Неет! – я возмущенно выдыхаю и кошусь на Кирова опять. Мне все-таки удается поймать его взглядом. Надеюсь, там много ярости. – Не надо его никуда приглашать. Найдет, где поесть.

Тот кивает покорно и смотрит на папу щенячьими глазами.

– Дочь, ты почему такая невежливая? Кажется, я тебя по-другому воспитывал, – папа вжимает бородатый подбородок в шею. Из-под него вылезает тонкий второй. На Кирова он глядит украдкой, с извинением, словно стыдится меня.

– Недовоспитал! – отрезаю и пропадаю в темноте подъезда. Невыносимо больше там находиться и краснеть.

Я двигаюсь слишком резко. Сенсорная лампа загорается с опозданием, когда я уже у лестницы. Бетонные ступеньки часты и высоки. А мне на четвертый этаж. Боль на каждом подъеме выстреливает в бедро, но не возвращаться же назад и не просить Кирова меня донести. Однако где-то между вторым и третьим этажами, прислоняясь к стене, тяжело дыша, я сильно жалею о том, что выпендривалась.

В принципе, можно было и не упрямиться. Он бы тогда спокойно меня донес и успел уйти незамеченным папой. На нашем этаже целых три квартиры. Мало ли Киров мог к соседям заглядывать.

Арх… Все глупости.

Ну или… хотя бы папа не застукал бы нас в такой неприличной позе.

Это все из-за него! Киров, гадкий нахал! Думает, раз мистер АСИ, то все ему позволено? Облапал меня всю, фу! Истинным джентльменством тут и не пахнет.

На щеке догорают следы его прикосновений. И в носу стынет его аромат. Или это от куртки? Черт. На мне же до сих пор его кожанка.

Я тут же ее скидываю с себя. И топчу. Размазываю пяткой, растираю носком. Плююсь и ругаюсь в уме. Давно меня ничто так из себя не выводило. Даже гнусный поцелуй Матвея с Улей. Заколебало все!

Не знаю, сколько времени проходит, пока я выплескиваю все, что накопилось. Куртка измята и затоптана, но кожа ни в одном месте не протерлась, ни один шов не разошелся. Мажористая скотина! Эта кожанка наверняка десять моих дубленок стоит.

Я завтра еще в слякоти ее извозюкаю, так и отдам. Пусть химчистит. И больше ко мне не приближается. Возмещать ничего не буду.

Дверь подъезда громко хлопает, и я остаюсь с ректором один на один, лицом к лицу. По спине мурашками бегает холод. И я весь ежусь. Ветер хлещет голые руки. Хочется сжаться, чтобы согреть себя, но я не осмеливаюсь. Вообще пошевелиться не могу.

Афанасий Игнатьевич смотрит проницательно, по-доброму. Я не чувствую от него реальной угрозы, хоть и волнуюсь. Просто не знаю, как себя вести. Ляпнул глупость в отчаянии, не подумав, теперь не понимаю, как из этого выкрутиться. В настолько идиотские ситуации я еще не попадал. Полный ступор. Зачем было врать, что его дочь мне нравится? Расскажу Зефирке, она будет месяц надо мной угорать.

– Ты на Яну не сердчай, – говорит Афанасий Игнатьевич, покачивая головой из стороны в сторону. – Она в неловких ситуациях всегда нервничает и теряется.

Как я ее сейчас понимаю. Вроде научился за годы жизни в неловких ситуациях ловко импровизировать, но сейчас такая, где хрен развернешься. Я растерян, как школьник. Уже и забыл, каково это чувствовать себя нашкодившим сопляком. Мама с папой давно забили на мое воспитание, все выкрутасы предпочитают игнорировать. А тут…

Взбрендило же мне поднять Воронцову на руки. В голове хороводом крутится множество стикеров «рука-лицо». Это мне самого себя хочется прихлопнуть. Хотя… я искренне пытался помочь.

Она, вообще, там добралась до квартиры? Может, свалилась сразу же за дверью подъезда и встать не может. И разумеется, сгниет лучше, чем о помощи попросит.

– Все в порядке. Я привык, – киваю для убедительности.