Дед Анатолий, тогда еще не дед вовсе, а мужчина среднего возраста, обомлел. Водка, ясное дело, закончилась в первую неделю сплава. Этот факт Толик вспомнил сразу. Вспомнил и огорчился. «Значит, не водяра. Значит, крыша поехала. Херово».

– Да не поехала крыша. Нормально все, Толян, – продолжал осетр, все еще сводя глаза в одну точку.

– А Вы говорящая рыбка, я так понял? – боязливо прошептал Толя.

– Говорящая, говорящая. Почти золотая. И как это ни пошло, исполню любое твое желание, если отпустишь меня.

– Е-мое, как в сказке! Вот ведь, а! – Толик повеселел. Потому как желание у него имелось. – Хочу, чтоб нормально все было, как положено. Счастье чтобы было с бабой новой! – вот так, по-простому, по-честному, по-свойски попросил Анатолий.

– Ты, Анатолий Алексеевич, слушай меня внимательно. Доплывешь до Якутска и пойдешь в город на базар, шестой ряд, тринадцатое место. Тебе мяса надо прикупить, а то ты сам в рыбу превратишься, столько ты ее ешь! И будет тебе баба!

Сказано – сделано. Идет он по базару и покачивается: непривычно Анатолию ступать на плотную, неподвижную землю. Подходит к прилавку с мясом, а там Тома с накрашенными оранжевой помадой губами стоит и баранью голову кому-то предлагает: «Берите голову, не пожалеете, наваристая, самое то, самый аккурат в суп!»

«Стало быть, вот она, моя женщина!» – подумал Толя и купил баранью голову. Хотел красиво, по-барски заявить о себе. А с бараньей головой и в ресторан можно позвать. Он и позвал. Угощал ее водочкой и салатиком, а на горячее котлету по-киевски заказали. Он и про сплав свой рассказал, про столбы Ленские, пучеглазые. Короче, обаял ее своим героизмом и мужеством, которые в наше время измельчали до уровня «прикрутить лампочку, вынести мусор и открыть дверь машины». Она его в гости, конечно, пригласила. Так он и остался у Томы. Прожили вместе пятнадцать лет. Анатолий торговал рыбой, Тома – мясом. Наторговали они на дом, и Тома с головой ушла в огород. А дальше известно что произошло – инсульт.

Меланхолия, тишина и дед Анатолий сидят и тоскуют по Томе. Часы бестолково показывают никому не нужное время. «Как жить дальше? Для чего?» – эти вопросы не покидают ни на секунду седую голову деда Анатолия, закручиваясь в клубок липких, тухлых, жутких, безысходных мыслей. А действительно, как ему жить дальше? Какое может быть «Дальше», когда некуда ступить без нее, только плыть можно без нее. Плыть и плакать. Дед Анатолий натягивает резиновые сапоги, камуфляжную куртку и идет ловить рыбу.

«Ну, что молчишь, рыбка? Куда ж ты меня привела? Давай еще желание? Ну же! Последнее давай!» – умоляет Толенька безмолвного осетра со стеклянными глазами. И только ели танцуют с ветром, и Лена облизывает песчаный берег, и гроза грозит Толику: «Не играй. Иди восвояси. Живи себе потихоньку». А дед Анатолий не хочет потихоньку, он хочет во всю грудь дышать, с остервенением, с любопытством, чтобы все правильно было, без херни, чтобы Томик шуршала своим платьем в сиреневый цветочек и пекла пироги. Возвращается дед Анатолий с ведром осетров в свой деревянный трехэтажный дом. И думает: «Не отдам. Останусь. Мое это и Томкино». Выходит в огород. Кое-где на земле еще читаются следы Тамары. Он ложится рядом с ними, прикладывает щеку к земле, а по ней бежит слеза, жгучая, из самого сердца. Дед Анатолий лежит и плачет: горько, неистово из самых недр души, но он уже знает, как жить дальше. Он сорвет на огороде укроп, петрушку, лук. Поставит тесто на ночь. Оно вздуется, и станет радостнее на душе Анатолия. «Как у Томика тесто пышное вышло», – подумает Толя и улыбнется. Тишина слезет с его плеча и поднимется на третий этаж, когда Анатолий включит радио. Меланхолия пойдет собирать чемодан, потому как наливка закончилась. Дед Анатолий досолит капусту, которую приготовила Тома. Она ведь так любила пирожки с капустой и щи…