Осетра, из которого Тома сделала пирог, поймал Анатолий. Килограммов 10, не меньше. И икра такая жирная была, крупная. Это он Тому в день рождения решил порадовать. Она икру сильно любила, закусывала ей. Ах, как она это делала! К столу всегда опрятная, благоухающая садилась: накрутит бигуди, наденет яхонтовые сережки, которые ей Толя подарил, накрасит губы рыжей помадой и капельку «Шанель №5» нанесет. Одним словом, целый ритуал. Потом нальет настоечку и тост первая говорит: «Ну что, Толенька, здравы будем – не помрем». Обманула ведь! Умерла. Так глупо вышло. Далась ей эта капуста! Столько капусты за жизнь было съедено, помидоров этих с огурцами, кинзы, мяты… Тома жить не могла без огорода. Анатолий первое время ревновал, а потом понял, что ее привычка сильнее. «Пусть копается, зато настроение хорошее и занята всегда», – думал Толя и улыбался сам себе, будто раскусил ее, будто прощал эти старомодные замашки. Вот и докопалась, досолилась своей капусты!

– Что-то, Толенька, у меня мошки перед глазами и голова такая тяжелая.

– Томик, ты приляг, я сейчас давление измерю.

Не успел Анатолий. Прилегла Тома и тихонько отошла. Даже ничего не успела сказать.

А у него только вторая жизнь началась, второе дыхание открылось, и задышалось во всю грудь, глубоко так задышалось, жадно, с остервенением, с любопытством. Он осетров Томе не случайно дарил. Осетр – рыба судьбоносная. И если бы не осетр, помер бы Анатолий, скукожился бы от предательства. Но обо всем по порядку. История эта не простая, а извилистая, многослойная, завораживающая своими хитросплетениями. Эта история про надежду и любовь на склоне лет.

Анатолий, крепкий и статный снаружи, был хрупок душой и воспитан в строгости. Он знал четко, что такое хорошо, а что такое плохо. С моралью был на ты. Семья – святое! Жена – одна и навсегда! Работа – стабильная, чтобы кормить семью! Друзья – надежные! Дети – любимые! Дом – уютный и теплый! А тут Танька, бес ее попутал, все его моральные выкладки перемешала.

– Толя, не могу я так больше.

– Как «так», кисонька? Ты о чем?

– Киса-кисонька… Не люблю я тебя, не твоя я кисонька!

– А чья?

– Костина.

– Ну и пиздуй к своему Костику, – заключил Анатолий и удивился своим словам. Мораль трещала по швам, жизненные принципы с визгом разлетались в сторону под ударом плетки под названием «измена». Толя сам ушел, вернее, уплыл. Собрал рюкзак с консервами и водкой, купил лодку, сел в Ленске, где прожил всю свою 45-летнюю жизнь, и поплыл куда глаза глядят. Плыл и плакал, а на него таращились равнодушные Ленские столбы. Все думали: погорюет, консервы закончатся – и он вернется. Дед Анатолий тоже так думал. И сам удивился, когда начал ловить рыбу на самодельную удочку. «Вот ведь какой рукастый», – думал дед Толя, тогда еще вовсе не дед, а, скажем, дядя Толя, потроша осетра. Счет дням потерялся. Они стали текучими и волнительными, как воды могучей и своенравной Лены. День на воде, ночь на траве под шипение и моргание костерка. Встанет утром Анатолий, наденет выстиранную тельняшку, натянет резиновые сапожищи – и снова в путь куда глаза глядят. А глаза глядели ясно, без слез. Они жадно искали светлое будущее, сдобренное моралью и правдой. «Вот ты, осетр, плывешь и не ведаешь, куда плывешь. И тебе все равно, куда ты приплывешь. А мне не все равно. Я счастья хочу и правды, чтобы все было как положено, без херни!» – обратился однажды к пойманной рыбе изможденный плаванием и туманным будущим Анатолий.

– А ты, Толик, не руби так с плеча. Я плыву по зову сердца, и мне не все равно, где я окажусь, – отозвался осетр и свел свои стеклянные глаза в одну точку.