Вова только кивнул. «Батюшка? Обманул, подставил, сволочь!»

– Проголодались, чаю, с дороги? А у меня и не готово ничего, как снег на голову. Ты уж посиди здесь, пока я сготовлю, дай мне наглядеться на тебя. Как ты маленький сюда бегал с уроков, помнишь, – она все сюсюкала – и опять неестественно, карикатурно – а сама уже гремела ухватом, и крошила что-то в чугунок, и морщинистой рукой пихала ровные брусочки в черное жерло печи – прямо тысячерукий Шива, поедающий вселенную.

Вова потерянно наблюдал за ней, а из головы никак не лез неизвестный батюшка. Что же это такое? Выставят вон в одних туфлях и халате? Или батюшка тоже сумасшедший? Не весело, живи тут с ними, подстраивайся под их фантазии…А может, и нет никакого батюшки? Старуха-то не в себе, да и Нечаев…Врать ему незачем, кажется.

Но тут в кухню зашел сам Нечаев. Он широко и глупо улыбался, а войдя, пошатнулся и ухватился за косяк. Вова не сразу понял, что он пьян – так это не вязалось с Нечаевым. То, что Сергей Геннадьевич напился, почему-то встревожило Вову. И то, что старуха привычно и даже как бы деловито кивнула вошедшему – это тоже было тревожно.

Нечаев уселся напротив Вовы, развязно улыбнулся и оживленным голосом спросил, – Ну, освоились? Вижу, играете? Это хорошо. Женя, – он склонился к Вове, карикатурно понизил голос и даже подмигнул, – Тоже играл. А я вот только на гармонике! – и заливисто захохотал невесть над чем.

– Ну-ка, Марфа, подай нам с Евгением Васильевичем графинчик и закуски какой! Чай, надо по-русски встретить путешественника нашего, – и он снова нагло засмеялся и подмигнул Вове.

– Откушали бы сперва, – а на столе уж бутыль (никакой не графинчик!) с чем-то мутным, две кружки и деревянная миска с квашенной капустой.

– А огурчиков нету? – робко и по-детски спросил Вова. Ясно было, что не пить не получится, закусывать тоже следовало, а квашенную капусту он терпеть не мог.

– Есть, есть огурчики, – с глубокой язвительностью отвечала Марфа, – Вы раньше не жаловали, а теперь, чаю, соскучились.

Нечаев налил обе кружки до краев – при этом облив Вове брюки. На мгновение их взгляды встретились и Вова понял: он сделал это нарочно. Он, может быть, даже не пьян, или, во всяком случае, не так сильно пьян, как хочет показать.

– За возвращение на родину! – провозгласил Нечаев и одним глотком выпил едва не пол-кружки.

Вова чуть пригубил – слава богу, вроде бы водка, как водка – закусил огурцом и, стараясь быть развязным, сказал, – Отчего ж не чокнулись?

– За упокой пьем, – серьезно отвечал Нечаев.

– Мой? Или родины?

Нечаев одобрительно кивнул, – За, скажем так, абстрактный упокой. Знаете ли вы, что по статистике, за то время, которое нам потребовалось на этот тост, в России умерло семь тысяч человек.

Вова пожал плечами. Он не очень-то доверял статистике.

– Из них чуть не треть – самоубийцы, почти одна пятая – убитые или казненные, и примерно половина – крестьянские дети. Так что лучше уж не чокаться, я такое правило себе завел.

Вова опять промолчал, а старуха откликнулась, – И любишь ты, Сергей, страху нагонять. Радость сегодня, Евгений Васильич домой вернулись!

Нечаев только хихикнул и влил в себя остатки самогона.

– Пейте, пейте! Вы такого, поди, и не пробовали!

Вова и так бы выпил – что просто так сидеть – а получалось, что по указанию Нечаева. Эти дешевые приемчики – словно из курса «Успешный руководитель и альфа-самец за 10 часов» – злили. И непонятно было, всерьез ли это Нечаев, или как раз чтобы разозлить.

– Ну, Евгений Васильич, расскажите, где были, что видели? Как Вам Европа? И что теперь, по возвращении, делать думаете?