А жизнь идет своим чередом…

В Берлине второму кабинету Брюнинга с 8 октября угрожает серьезная опасность в рейхстаге.

Престарелый президент Гинденбург, который надеялся передать власть германским националистам, обеспокоен.

Против 107 депутатов-нацистов после выборов 1930 года немецкие националисты имеют в рейхстаге всего лишь 41 депутата.

Партия национал-социалистов развивает по всей стране чрезвычайно активную деятельность. В демонстрациях и парадах принимают теперь участие более чем по 70–80 тысяч человек, а большие красные стяги со свастикой почти повсюду реют в небе Германии.

На Кэ д’Орсэ Бриан больше не хозяин.

Власть Пьера Лаваля простирается там на все отделы.

Лаваль считает, что настал момент поднять материальные силы Франции. Но так как он не намерен забывать и о моральных силах, он оставляет Бриана на его посту.

Однако он не желает, чтобы сохранение моральных сил происходило хоть в какой-то степени за счет материальных сил.

Бриан, снискав глубокое уважение пацифистов всех стран, постепенно превращается в апостола и «поборника мира». Он мечтает отправиться на конференцию по разоружению с серьезными предложениями.

Это намерение приводит его к конфликту с военным министром Мажино.

И ежедневно Бриан и Мажино, представляющие две противоположные тенденции, нападают друг на друга в газетах, которые, соответственно, следуют указаниям Кэ д’Орсэ или улицы Сен-Доминик.[23]

– Прекрасная женевская эпоха со всеми ее принципами ушла в далекое прошлое, – цинично говорит Андре Тардье и добавляет: – Мирное урегулирование разногласий, неделимость мира, международная солидарность! Ах, ах! Все эти слова, которым вы некогда придавали такое мистическое значение, в течение всего нескольких месяцев оказались лишенными всякого содержания!

И действительно, никто еще не верит в возможность войны, за исключением небольшого числа представителей интеллигенции, среди которых – Уэллс и Барбюс. Но большинство не верит уже и в мир, созданный в таинственном горниле Женевы.

Конец ознакомительного фрагмента.