В заключение имеет смысл остановиться на положении, почему-то выпавшем из поля зрения и современников, и историков. Речь идёт о новой формулировке статьи 1 Основных государственных законов. Она гласила: «Государство Российское едино и нераздельно». Укреплению государственного единства были посвящены и две остальные статьи преамбулы Законов. Тем самым, несколько понижая роль исполнительной власти, государство стремилось усилить свои державные начала.

Каркас российской государственности, отстроенный в первое десятилетие XX века, начал давать серьёзную трещину уже в годы Первой мировой или, как её называли современники, империалистической войны. Даже в благополучном для властей 1914 году пытливый наблюдатель мог встретить немало симптомов грядущих потрясений. В первую очередь следует осмыслить комплекс явлений, на которые в своём исследовании обратил внимание немецкий историк Я. Хубертус. В качестве отправной точки своего исследования он взял возникающее в каждом воюющем государстве обострённое чувство патриотизма. В этом методологическом ключе он и подошёл к анализу настроений в российском обществе в период столкновения между нашими странами. Собранные им материалы показали, что всплеск патриотических настроений в 1914 году, охвативший даже питерских рабочих, был связан не с именем царя и не с отождествляемой с ним государственной властью[172]. Напротив, патриотизм военного времени был связан с ростом народного самосознания. Официальное же государство продолжало вызывать противоречивые чувства. В народном восприятии оно подчас представлялось как нечто чуждое, чуть ли не «немецкое», но, во всяком случае, мешающее нации распрямиться и даже победить[173].

Такое положение дел могло предвещать только одно – окончательный разрыв полуреального, «полусакрального» единения государства и нации, о котором пишет в своих работах П. В. Булдаков, анализирующий кризис традиционного российского имперства[174]. Суть этого единения заключалась в вере народа в справедливость государства, способного, если нужно, помочь обездоленным и покарать виноватых. В отличие от западного общества эта вера зиждилась не на силе закона, а, образно говоря, на сыновней почтительности подданных к верховной власти. Любая трещина в доверии народа к государству могла обернуться большой бедой. Конторы грядущих потрясений обозначились уже летом 1914 года, как раз на волне роста патриотизма, что для других стран (той же Германии) просто немыслимо и уже само по себе многое говорит о состоянии тогдашнего российского общества.

Детонатором локальных пока ещё конфликтов послужили молодые люди, прежде всего из «низших слоёв городского населения» и крестьян, призванные с оружием в руках «защищать Отечество». Уже первые дни мобилизации, часто добровольной, сопровождались буквально шквалом погромов и бунтарских выступлений. Они были отмечены в Петербургской, Вятской, Самарской, Саратовской, Уфимской, Енисейской, Томской – всего в 43-х губерниях России[175].

Власти готовы были списать происходившее на счёт «пьяных погромов». И доля истины в этом присутствовала. Но прояснить действительную подоплёку вспышки бунтарства лета 1914 года невозможно, не счистив с хроники событий «водочные этикетки»[176]. И тогда получается, что за всплесками недовольства (их причиной в те недели чаще всего становились бестолковая организация призыва и хамское отношение властей к призывникам), а то и за внешне совсем беспричинными проявлениями заурядного молодого ухарства и стояли явления гораздо более глубокого плана