– А если не подтвердятся, то уже к казакам…
Глава 7. Казацкая степь
Феодосий, как и обещал, вернулся в город до наступления темноты. Пастухи только коров в город повели, как он через Северный выгон проскользнул на кривые улочки Рабочей слободы. Успел, пока заставы казачьи на ночные смены еще не зашли – не сковали Акмолинск ночными пропусками.
С начала волнений в степи, с весны, по уезду обязали казачьи караулы по ночам дежурствами стоять. После приказа о мобилизации новые силы нагнали, опасались бунты пропустить. Из Омска что ни день, то новости одна за другой прилетают. Сухомлинов не зря хлеб ест, не зря должность губернаторскую занимает: по всему уезду, как слепней у хвоста коровьего, казачьих отрядов развелось. Раньше они по станицам сидели, в степи не лезли. Да и зачем? Одни у других баранов увели? Барымтой промышляют отдельные аулы? На это у них свои бии есть. Бий как скажет, так и будет. Решит, чтоб конями возместили ущерб, – отдадут, решит, чтоб пастбищами, – перекочуют в другое место, свое отдадут. Казаков туда гнать незачем, своих дел хватает.
Сегодня с Кашгаром мир, Бухара с Хивой носы высоко не задирают – боятся, чтоб как с Кокандом не получилось. Кокандского ханства уже нет – разрушил тридцать лет назад крепость Махрам генерал-адъютант Кауфман, и все ханство в область Ферганскую уместили. С ханствами сейчас тишина. А если ихэтуани в Китае проснутся? Завтра полк на помощь семиреченским или в Маньчжурию отправят… Кто за хозяйством смотреть останется, кто на линии стоять будет?
Степь на то и степь, что баранов друг у друга воруют, пока станицы крепко стоят, а как роты уведут с выселок и линию обескровят – все! Начнут заново белую кошму искать да ханов на ней поднимать. И вновь запылают города да аулы, как при Касымове горели. Сколько лет прошло, а до сих пор гарь стоит от того пожара. До сих пор тлеют угольки, сколько по ним казачьими подковами ни топчись – не тухнут. Из Сибирского войска восемь полков на фронт ушли. Турков громить да австрияков рубить, если надо будет, еще казаков дадут, но из степи совсем уходить нельзя! Нельзя…
Феодосий обернулся и взмахом руки указал следовавшему за ним всаднику в борике с желтым мехом, где привязать коня. Всадник кивнул и, ловко спрыгнув с седла, бросил поводья рядом со столбом.
– А уйдет? – поинтересовался Феодосий. – По городу бегать за ним будешь?
– Не уйдет!
– Смотри-ка, – закачал головой Феодосий и, перешагнув лужу, постучался условным знаком в дверь.
Литвин с интересом разглядывал Иманова. Черное обветренное лицо степняка с волевым твердым подбородком, на котором клином вытянулась небольшая бородка. Движения резкие, быстрые, словно коня то пришпоривает, то дергает за удила. Большие, без монгольской раскосости глаза внимательно изучают Литвина. Что ж… Ты его, а он тебя. Всё по-честному! В центре сказали: Иманов – местный конокрад, барымташ по-степному, и значит, ухо с ним нужно держать востро. Чтоб не вышло, как в Бессарабии, когда такому же, как Иманов, налетчику помогли с оружием. Через неделю это же оружие на партийную кассу нацелено было. Хорошо, хоть образумили через одесских товарищей, припугнули! Отдал, извинился!
Иманов глазами бурит, сверлит, щупает. Поймет, что у нас, кроме него, никого здесь нет, поднимет своих да уйдет по степи гулять, грабить. В кого стрелять будет? Разбираться в степных обычаях и нравах Литвину некогда. Нет времени на родовые деления, кто какого племени, кто за кого. Сказали, Иманов среди кипчаков известен, кипчаки – это род такой, их много, и большинство – бедные. Значит, подходит!