– Будет! – миролюбиво ответил Кубрин. – Сгоряча! Полно, Андрей Иванович… Я же сказал, документы прибудут – никаких больше долговых тем. Да и Матрена Павловна, упокой господь ее душу, мне не чужая была, так что от чистого сердца тогда помогал. Жаль, конечно, что не помогло. – Не отпуская биту, он шепотом продолжил: – Ты пойми, – он прочертил битой у шеи, – вот где сидят эти бумаги. Там же, в столице, не слезут. Каждый день теребят по телеграфу. Ну как, Степан Константинович, ну что, Степан Константинович, ну когда, Степан Константинович… И это еще мягко давят. А бывает, что душить начинают. Как им откажешь? Вчера намекнули, не дашь ответ – с поставками муки можешь не торопиться. Про обещанный в Санкт-Петербурге торговый ряд с гостиницей тоже забудь. Каково? Ты думаешь, один за город печешься? А вот представь, что будет с городом, когда муку продавать не сможем да в столице ряды не получим? Кто в городе училища да театры строить будет? Эти? – Кубрин, не оборачиваясь, кивнул в сторону стоящих у бани купцов. – Эти да, эти настроят. Правда, в тех постройках кроме водки да требухи жареной ничего на продажу не будет. Так что, ты не серчай, я тоже в заложниках у ситуации. Бумагу найти надо. И передать ее от греха подальше в столицу. Согласен?

– Найдем, – твердо заверил Тропицкий и залпом осушил фужер приторного ягодного вина, – сам все перерою. Вам не говорили, в чем суть бумаги?

– Документ, переданный царем хану Кенесары, – деловито произнес Кубрин, – Асанов то ли выкрал его у Коканда, то ли купил. И этот документ, ни больше ни меньше, может изменить ход вой ны. Там очень плохо дела обстоят. Немец давит, и свои анархисты не хуже немца. И если этот документ окажется не в тех руках, то хана России.

– Так уж и хана? – приподнял брови от удивления Тропицкий.

– Не всей, конечно, – согласился Степан Константинович, – но нашей степной части точно хана. Хочешь честно? Меня лично предупредили: не доставлю бумагу – могу попрощаться не только с должностью, но и с торговлей. В банк уже распоряжения пришли, приостановить выдачу денег для дел Кубрина. Знаешь, что это такое?

– Найдем, – не ответил на вопрос Тропицкий, – Россия без Степного края – как гусеничка без лапок, кто ее толкать-то будет?

– Вот-вот. Точно, гусеничка, она и есть. А без банка купец первой гильдии Кубрин Степан Константинович тоже гусеничкой станет. Длинной и мохнатой. И каждый петух склевать захочет.

– У банка вчера свет горел ночью, – вспомнил Тропицкий. – Я наряд отправил. Говорят, ревизия. Документ за вашей подписью показали. Степан Константинович, я поначалу удивился, ревизия – и ночью, но теперь понимаю. Надо-с!

– Глазастый, чертяка, – Кубрин потрогал свои усы, сбивая налетевшую пыль мизинцем, – вынужден был проверить все остатки, чтоб, не дай бог, на нас ничего потом не списали. Эй… Ермухамет Валиевич, Иван Иванович, айда к нам. Давай, Андрей Иванович, налегай!

За столом уже колдовал Тихон – составлял тарелки с подноса. Тощий как жердь, с длинными волосами, обрамленными цветастой повязкой, и в расшитой красной рубахе – по мнению Кубрина, на даче слуга всегда должен был так одеваться. Тихон – свой человек, лет двадцать служит. Что ему пьяные купцы? И до всякого другого глух и нем. Стол накроет, в сторонку отойдет, в бане дровишек подкинет. Опять же, на Волге такого официанта видел, тот стерлядь ему подносил. На Ишиме стерляди нет, но Тихон и тут найдет, чем удивить – чтоб по-дачному, без вычурности. На столе одно за другим появлялись заготовленные на обед блюда: отварные щучьи головы, залитые густым, жирным бульоном с перетертым чесноком; жареные караси на скворчащей сковороде, обсыпанные молодой подваренной крапивой; вяленый золотистый лещ-горбач, размером с небольшой зонт; копченые лини, раскрытые по хребту и сложенные стопками друг на друга; в суповой глубокой тарелке дымилась уха, только что снятая с костра, и аромат черного душистого перца, запах лаврухи и петрушки сводил с ума не только собравшихся возле стола людей, но и пчел, которые дружно атаковали Тихона, разливавшего уху по тарелкам.