Буранбай с облегчением вздохнул, вера Лачина в возрождение полка пробудила и в нем духовную силу: «К лицу ли джигиту предаваться унынию? Пока крепка рука, крылата стрела, остра сабля – батыр непобедим! И ведь во всех схватках, от самой границы до Можайска, французы ни разу не одолели корпус Платова, а в нем и славные русские казаки, и башкиры, и калмыки. Нет, не устрашатся джигиты и захватившего столицу неприятеля». Из разговоров с пехотинцами, с казаками и калмыками из соседних полков Буранбай уяснил: «Армия верит мудрости Кутузова».

Постепенно, день за днем, прояснялось гениальное желание полководца провести буквально на глазах противника фланговый марш и прикрыть южные плодородные губернии и Тулу с Брянском. Фельдмаршал приказывает князю Васильчикову: «С двумя полками казаков демонстративно отступайте в прежнем направлении – по Рязанской дороге, увлекая за собою конницу Мюрата». Когда 10 (22) сентября маршал наконец-то смекнул, что его одурачили, и повернул обратно к Москве, русская армия была уже в Подольске, Красной Пахре и Тарутино, начала закрепляться на этих рубежах. В башкирских полках и люди, и лошади, наконец-то, отдохнули. Буранбай эти дни душевно беседовал с джигитами: – Слава Аллаху, пришел конец и нашему отступлению. Соберёмся же с силами и зададим жару наполеоновским воякам!

Он старался расшевелить, приободрить парней и обычно просил молодого кураиста Ишмуллу: «Ты почаще исполняй народные башкирские мотивы». И сам с упоением заводил песню: Как заблудший олененок, Томлюсь на чужбине…

Джигиты вздыхали:

– И-эх, за душу берет!

– До самой глубины сердца доходит!..

А затем кураист заводил шуточную песенку, и джигиты веселели, подпевая своему есаулу, гордясь: «Буранбай и в бою, и в пении мастак!» Вечерами мулла Карагош благостно возглашал: – Мусульмане, ночь близка, ведите на водопой коней, сами на берегу совершите омовение и приготовьтесь к намазу! И вскоре лагерь затихал, лишь часовые, как пешие, так и конные, неусыпно несли службу, охраняя сон полка.

Как-то после делового разговора майор Лачин сказал есаулу:

– Помнишь молоденького офицерика, спасенного тобою на Бородинском поле?

– Перовского?

– Да, да, Перовского… Так вот, он попал в плен!

– Василий Алексеевич Перовский, – припомнил Буранбай. – Я же проследил, чтобы его увезли в лазарет.

– Нет, он уже оправился, вернулся в строй, опять служил в штабе и вот вчера-позавчера ехал с пакетом и угодил в руки французов.

– Молоденький, совсем мальчик! – расстроился Буранбай. – А откуда узнали, что попал в плен?

– Казак-ординарец ускакал.

– Как же он бросил на произвол судьбы своего офицера? – возмутился Буранбай.

– Всякое бывает, – пожал плечами майор. Задумавшись, он добавил хмуро: – А в Москве пожары бушуют. Горит первопрестольная!.. И князь Багратион скончался от тяжелой раны. Укрепи свое мужество, есаул, и верь в победу!

– Я в Михаила Илларионовича верю, – без колебаний, горячо произнес Буранбай.

– И я верю! Значит, будем воевать!

Утром Кахым пошел с отчётом о своей поездке по кантонам и осмотре новобранцев к генерал-губернатору князю Волконскому. И получил неожиданный приказ: «Срочно вести полки в Нижний Новгород со сборного пункта». Тем же вечером в Нововоздвиженской крепости придирчивый осмотр новобранцев сразу же выявил недостатки в снаряжении. Кахым сотникам: «Быстро скачите в кантоны и аулы за дополнительным оружием, продовольствием и недостающей зимней одеждой. Одна нога там, другая – уже здесь!» Для осмотра и прощального напутствия в крепость приехал сам Волконский.