– Я тогда домой позвоню, чтобы Егорыч с Настей меня не ждали, – встав со стула, направился в диспетчерскую. И мне в этот момент было совершенно наплевать, как именно звучат мои слова. Я очень плохо соображал, что происходит, а в голове упорным дятлом стучала всего одна мысль: «Что я сделал не так? Почему он так внезапно умер?»

Мы выехали почти через час. Я всё время заглядывал через окошечко в салон, ожидая какой-нибудь гадости в виде поднятия трупа. Не знаю почему, но мне где-то в глубине души этого хотелось. Хотелось уничтожить нежить и уже не думать о том, что же я сделал не так. Но труп не поднялся, и мы благополучно доехали до центрального морга в Твери.

Заполнение всех необходимых документов отняло у меня ещё час, как и предсказывал Саша. За это время подошёл патологоанатом и начал вскрытие. Я же после всех бюрократических заморочек сидел в коридоре и ждал, когда мне позволят войти. Почему-то просто ввалиться в прозекторскую я не мог себя заставить. Закрыв глаза, втянул стойкий запах смерти. А ведь раньше мне было всё равно. Почему сейчас находиться здесь доставляет мне определённый дискомфорт? Что-то во мне изменилось, но сейчас не время думать об этом. Нужно сосредоточиться на более неотложных делах.

– Денис, – я встрепенулся и увидел, что в коридор выглянул высокий темноволосый мужчина лет сорока-сорока пяти на вид. У него были посеребрённые сединой виски, но тело крепкое, а мускулистые обнажённые предплечья указывали на то, что мужчина в прекрасной физической форме. – Зайди.

Белов исчез в прозекторской, а я вскочил со скамьи, на которой сидел и побежал за ним. На столе лежало вскрытое тело. На огромных весах лежал извлечённый мозг, а на полу валялся шланг, из которого тонкой струйкой к сливному отверстию текла вода.

– Что-то удалось выяснить? – спросил я, надевая маску и натягивая на руки перчатки.

– Полиорганная недостаточность, – ответил Белов и поманил меня пальцем. – А первичным был некроз поджелудочной железы. Смотри, от неё практически ничего не осталось, – и он показал мне пальцем чёрное нечто, напоминающее поджелудочную лишь формой и то отдалённо. – Он уже был мёртв, когда его привёз ваш фельдшер. Правда, сам этого не знал и почему-то ещё дышал, а сердце билось. Отсюда и нормализация анализов и всего остального. От огромных значений они пришли в норму. Я называю эту стадию «когда уже не болит». Ты не смог бы ничего сделать, даже если бы тебе хватило времени понять и поставить диагноз. Не в этот раз.

– Нет, не сходится, – я покачал головой, глядя на полностью разрушенную поджелудочную. – Он не мог бы терпеть подобную боль. Она же даже наркотиками плохо купируется, – я поднял взгляд на патологоанатома. Подозреваю, глаза у меня сейчас красные от недосыпа, как у кролика. – Да и его живот я хорошо посмотрел, но никаких перитонеальных симптомов не было, и не реагировал он никак.

– Значит, он нашёл, чем обезболить, – задумчиво проговорил Белов. – И, Денис, выясни, что он пил. Если в состав той бурды, которой он посадил себе поджелудочную, входило нечто, способное заглушить поистине адскую боль, то этой находкой ты сможешь облегчить состояние очень многих людей, вынужденных ежедневно испытывать мучительную боль.

– Вскользь было упомянуто, что он мог выпить ядрёную настойку трав с границы с Мёртвой пустоши, – я прикрыл глаза. Всё-таки мне придётся ехать в Петровку. Хочу я или нет, Белов прав, такой шанс найти новое обезболивающее нельзя упускать. При условии, конечно, что это не оно превратило Славика в труп.

– Ну вот, видишь, тебе есть от чего оттолкнуться, – Белов похлопал меня по плечу. – Денис, посмотри на меня. – Я поднял глаза и встретился со взглядом пронзительных голубых глаз. – Первый запоминается навсегда. На всю жизнь. У тебя будут ещё уходить пациенты, это неизбежно. И ты в конце концов перестанешь их запоминать. Может быть, будешь помнить диагнозы, но лица перестанут задерживаться в памяти. Все, кроме вот этого, – и он указал пальцем на Славика. – Его ты никогда не забудешь. Пройдут годы, а ты будешь иногда просыпаться посреди ночи и спрашивать себя, а вдруг я мог его спасти?