***

В открытые окна врывался горячий воздух, окутывая коридор клубами дорожной пыли. Стоял самый разгар июня, пассажиры поезда, идущего на юг, к морю, были измучены жарой, долгой дорогой и кажущимся практически бесконечным стрекотанием колес. Форточки были распахнуты, окна – настежь, но и это не создавало ни единого спасительного дуновения, зато искажало все звуки перронных и вагонных разговоров, делая их звучнее, громче, романтичнее. Это было настоящее лето со всеми его причудами, надеждами и миражами.

Контингент казался типичным. Где-то плакали дети, вот пропыхтела старушка, за стенкой перманентно раздавался завидный храп. Я ехал в купе еще с тремя пассажирами, однако двое были просто тенью, что меня и радовало, и несколько огорчало, ведь ехать мне было еще далеко. Еще одним участником внезапно оказался мой школьный знакомый. Я был рад его увидеть, хотя это и казалось мне очень и очень странным, ведь когда ты получаешь аттестат, а вместе с ним и право что-то решать в своей жизни, первое, что ты делаешь, ‒ решаешь никогда больше не видеться со школьными знакомыми.

Человек он был военный, ехал при форме, и сначала я даже ощетинился, поскольку край как не любил, когда кто-то кичится своей работой, но потом я понял, что это у него такая манера, и что немного уставшие глаза, как у дрессированного льва, привыкли бегать по сторонам, оценивать и всегда быть готовыми ко всему. Мы сухо поболтали о том и о сем, я рассказал ему о моем отпуске, дороге на машине, передал выдуманный привет от маман, якобы она его помнит. Хотя это и было почти правдой, потому что моя маман помнила всех до единого по именам и лицам родителей из моего школьного пребывания, но приплел я ее сюда потому, что мне хотелось иметь больше точек соприкосновения из прошлого, чем искать их в настоящем.

Я всегда был из тех, кто не любил слишком долго и глубоко копаться в мотивах. Мне почти всегда все было ясно сразу, а тому, чему я не мог найти объяснений, а особенно это касалось людей и их поступков, я отводил место в категории под названием «Ну, вот так». Было много разных подкатегорий, но самой большой из них была графа «Просто дураки». Иногда из нее что-нибудь доставалось, подвергалось повторному тщательному анализу и либо ползло куда-то в сторону, либо навсегда укоренялось на том месте. Но в тот год я завел для себя новую меру ‒ «Что-то очень странное» ‒ и до сих пор живу с ней, собирая истории. Некоторые из них вы можете найти в других главах этой книги, какие-то я сокровенно унесу с собой. Ну а то, что положило начало всему и вся, я расскажу здесь.

Произошло следующее: на одной из станций, в самом начале долгой остановки на перроне, мы увидели цыган. В те времена это были страшные люди. Их современные представители не обладают уже тем влиянием, никто не запугивает детей, а молодежь даже не вытаскивает наушники, когда к ним кто-то обращается, но тогда… Аж кровь в жилах стыла, как только на горизонте начинали маячить фигуры в длинных юбках и цветных платках. Помню, как-то в детстве маман послала меня в магазин, и тот находился рядом с цыганским домом, а возле того на крылечке всегда сидела цыганская бабушка и зорко следила за каждым шагом и шорохом. И я шел мимо, а она, словно почуяв страх, окликнула меня: «Малой! Поди сюда!» ‒ «Нет!» ‒ «Хм. Малой, как звать?» «Витька», ‒ соврал я и со всех ног бросился бежать.

Понимаете, о чем я? Цыгане!

Их было много, не счесть цветных юбок, и все они рассортировывались по перрону в поисках. Всем было ясно, чего они хотят, но не все умели сопротивляться. Я отпрянул от окна, надеясь, что не встречусь взглядом, и видел, как от одной из групп отделились двое и направились внутрь вагона. Почти сразу же я услышал их мерное и тягучее «Погадаю! Погадаю!», и поезд оживился.