– Не просто дом, а весь смысл нашего союза. Если не сделать так, – в глазах Софии появилась хмельная грусть, – я не буду собой. Меня изменят эти чудовища. Даже если вдруг мои чувства к тебе будут прежними, ты сам не захочешь меня. Пойми, их грязь – это абсолютная, идеальная грязь. Я не смогу любить тебя. Ты не захочешь любить меня. Мы закончимся. Исчезнем.

Слова, простые как снегопад за окном, как плеск вина на дне бутылки, достигают меня и режут – абсолютно, идеально больно…

– Но поэтому я и прошу твоей помощи. Концовка песни в наших руках. Мне хочется, чтобы ты добавил несколько строк, может быть, даже целый куплет. Попробуй, Глеб, ну же…

Взгляд глаз цвета нагретой ртути пронзает. Двусмысленность нашей беседы заставляет дрожать тело. Все, что происходит с нами сейчас, переложено на строки и ноты, на голос и аккомпанемент? И есть возможность создавать реальность своими руками, добавляя нужные рифмы, мелодии, риффы? Или душевное состояние Софии настолько плачевно, что она находит единственное утешение в созидании подобного рода искусства?..

Я растерян, очарован и будто бы пьян. Мне безумно жаль нас обоих. Словно некое божество, случайно вспомнившее о своем давно оставленном племени, доведенному до крайности без мудрого совета высших сил, я жалею нас и желаю всего наилучшего.

– Глеб! – София произносит имя, и я возвращаюсь в нашу комнату. – Напиши куплет. Помоги.

Я возвращаюсь в нашу комнату, и внезапно возвращаюсь в реальность вообще: в квартирку на окраине Санкт-Петербурга, в декабрь две тысячи двадцать девятого года, в тело мужчины под тридцать, загнанного в угол. Вижу любимого человека, сжимающего пустой бокал – мою Софию. На губах ее капельки матово-красной влаги, и губы эти тепло улыбаются.

– Куплет? – тупо переспросил я. Внезапность возвращения в реальность – удар головой о промерзший асфальт. Перемолоты кости, сухожилия, мышцы – фарш. Почему же «куплет»? Почему вино, почему песня, зачем эта глупая лирика, вся эта мишура? Куплет, господи!..

– Прости. Я не понимаю, что происходит. Разве кто-нибудь купит у нас песню за пять миллионов? Разве мы… не теряем время прямо сейчас? Почему мы ничего не делаем? Да, мы с тобой пытаемся сохранить спокойствие, делаем вид, что все не так уж и плохо, даже ищем хорошее в этом дерьме; но Софи!

Я поднялся, злым движением водрузил гитару на стойку возле стены. Струны жалобно звякнули, отзываясь долгим эхом в деревянной утробе. София задумчиво посмотрела на меня сквозь стекло бокала. Я вздрогнул – на мгновение показалось, что на меня смотрит одна из тех прожорливых тварей.

– А что, если просто сбежать? – спросила тихо она. – Уехать на север к родителям, в их старом приюте на сопках нас никто никогда не найдет, ни суд, ни бог и ни черт, ни уж тем более этот старый ван Люст.

– И ты готова вернуться к тому, от чего когда-то ушла? Готова покинуть Санкт-Петербург?..

– Но этот город нас убивает! Он жрет и насилует, медленно пьет нашу кровь! Город-вампир, прекрасный, как и положено упырю, но давно уже мертвый, и здесь не появится наше будущее, наши дети, Глеб, их не будет здесь никогда!..

– Но разве там нам помогут? Ведь эта болезнь… Этот страх… Не Лилит – государственный тест показал: ты чиста, – а что-то гораздо сложнее, то, что можно вытравить лишь любовью и временем…

Что-то серое нависло над нами. Как будто в выстуженной комнате собралось облачко от дыхания, но это не так, здесь очень тепло, и кажется даже, что за стеклами, на фоне белесого неба, кружатся теплые снежинки.

– И что толку; ведь мы каждый день…

Я знаю, что она хочет сказать. Эти мысли спрятаны глубоко в ее сознании, покрыты самым толстым, самым грубым слоем самой черной краски. Их не запрещено произносить, но делать это стоит так редко, как только возможно, во времена крайнего отчаяния; в такие, как сейчас. Но я не дам ей этого сделать.