вещал невидимый мне вокалист охрипшим баритоном. Манера исполнения была мрачно-слащавой и будто на грани истерики, как, собственно, и вся звучавшая песня группы «Егерь».

Стараясь не потерять из вида отца Василия, прошел через пространство ворот и очутился во внутреннем дворе. Звуковая волна ударила с разбега по мышцам, въелась в теле во все, что могло резонировать, согнула чуть ли не пополам, но быстро прошла насквозь, заставляя ускорить шаг. Наконец можно было разобрать, что же здесь творилось. Вокруг огромных горящих бочек, бесконечно ржавых и старых, толпились человекообразные существа, бурлила и клокотала масса страшилищ, и короткого взгляда на это торжество существования хватало, чтобы отчетливо ощутить самого себя жалким подобием человека; эта тошнотворная общность стремительно облепляла меня точно разумная плесень, заставляя тотчас же сделаться ее частью.

– БАБУБЫ!!! БАБУ! – заорал неопределенного возраста мужик в кожаной рваной куртке с бородищей в стиле Робинзона Крузо, выполняя элементы одному ему известного дикого танца. – БАБУБЫМНЕ!!!

Стало зябко, невесело: ведь и я здесь ради того же, пусть и в другом смысле. Я пришел за женщиной, и все эти люди пришли за женщиной; будто адепты тайного учения мы собрались здесь в поисках женщины, и общий наш лозунг – Cherchez la femme21 – превратился в грубое, но жизнеутверждающее «БАБУБЫ!». Не желая быть заодно с таким толкованием вечного поиска, я оттолкнул бородача подальше, в толпу леших и водяных, в самое сердце плесневелого хоровода.

– БАБУБЫЫЫ!!! – провыл Крузо, оседая в объятиях страшилищ, конвульсивно начиная блевать своим новым друзьям на штаны и ботинки. Те радостно и хрипло заржали, угощая бородача коротким тычком под ребра, и уже лежачего принялись методично знакомить с содержанием его собственного желудка. Крузо все продолжал звать «бабубы», но уже тише, равнодушно принимая один нелепый удар за другим. Вокруг этой теплой компании крутились, вращались, визжа, улюлюкивая, десятки других, и каждый такой омерзительный коллектив был малой частью орущей, пьющей, испражняющейся людской массы, имеющей лишь одно общее на всех желание – обрести БАБУ.

Разумеется, ни одной «бабы» в толпе страшил не было. Анна являлась (но существовала ли?) единственной представительницей прекрасного пола в этих руинах, скрытая ото всех, тайная и недоступная. Ее местонахождение было известно моему проводнику – отцу Василию, – который остановился у хлипкой на вид двери, что приютилась в стене кирпичного дома в одном из углов двора. Серая краска на двери облупилась, болтаясь рваными струпьями. Ни ручки и ни звонка. Я нагнал старика, взглянул на него с немым вопросом.

это грянул то ли второй, то ли третий куплет. Вокруг с новой силой заорали, заохали. Я повернул голову в сторону невидимой сцены – отсюда, сквозь колышущееся море рук и голов, вихров, ирокезов и лысин, я увидел треугольное навершие крыши и огромный баннер с аршинной надписью на латинице: «AEGER».

– Я стучу, нам открывают, и мы заходим.

Наконец осознал, что цель моего нелепого задания совсем рядом. От этого открытия стало не по себе. Что же за дверью? Кто там? Что делать дальше?

Василий Борисович, как и обещал, постучал в дверь. Стук растворился в оглушающей музыке, но отчетливо щелкнул замок, и я отшагнул, предоставляя старику право быть ключевой фигурой в нашем дуэте. В дверном проеме показался внушительный силуэт. Облаченный в черные блестящие куртку и штаны, обутый в высокие шнурованные ботинки цвета переспелой хурмы, новоявленный человек разительно отличался от встреченных ранее обитателей трущоб. Половину его лица закрывали кричащие абсурдностью солнцезащитные очки-авиаторы. Характерный красно-синий гребень венчал голову незнакомца, а его губы и уши были пронизаны серебристо-черными кольцами. Гладко выбритое лицо было будто бы лишено возраста; однажды уже постарев, оно решило стать навсегда молодым.