– Ленка, просыпайся, скорая к тебе.

– К-к-кая скорая? – Не надо было быть наркологом, чтобы понять, что Герасимова пьяна. На жаре от выпитого заблаговременно ее долгожданно развезло.

– Здравствуйте. Что у вас случилось? Рассказывайте, показывайте.

– Д-д-д, ниче особо… а че? – Елена пьяно улыбнулась. Что-то женское в ней еще теплилось.

– Так-то ничего, просто подруга ваша, – я указала жестом на безголосую, – вызвала экстренную службу, чтобы вас осмотрели на предмет жизнеугрожающего состояния.

– А, ну рр-з жизнеугожающего… – сложные слова давалась женщине с трудом. Крихтя и пьяно хихикая, она спустила нечто, что служило ей штанами.

– Вот.

Я недоуменно подняла брови.

– Нога: одна штука (всего две), – руками в перчатках крутила конечность и искала источник проблем, – не бледная, не красная, не синяя. На ощупь не горячая. Видимых повреждений нет, пульсация сохранена, – иронизируя, я не поленилась придавить двумя руками подколенную артерию.

– Пошевели-ка пальчиками. Ага, отлично. Все в порядке у тебя, Ленка.

– Да? Ну и хорошо. А в больницу не надо?

Я тяжело вздохнула. На лавочке слева по периметру лежал тощий молодой мужчина без ноги и безучастно смотрел в пол. Его пожилой сосед был пока с конечностью, но в его гнойной ране, как в доме Облонских, смешались потертая ткань, разлагающаяся мышца и желто-зеленый гной, которым с удовольствием питались опарыши. Мужчина также пребывал в анабиозе. Видимо, нашарахавшись по улицам и вокзалам, длительно употребляя алкоголь и не имея ни фактической, ни физиологической возможности поспать[48], бедолаги релаксировали. Каждый из них по отдельности не был чем-то особенным. Мы часто выезжаем к таким и давно мечтаем о создании больницы (не соццентра) для оных. Когда же на триста квадратных метров их полсотни, это действительно страшно.

– Не надо, – сказала я без тени лукавства. Деду с опарышами хирургия пригодилась бы гораздо больше. – Посмотрите вот на мужчину и благодарите Бога, что у вас пока не так.

– А че вы вообще сюда приехали? Мы знаем, что нас в больницу не возьмут. Даже если вы отвезете в 68-ую, тут же выкинут, никто не будет лечить, – гнойный открыл глаза и злобно посмотрел на бригаду. К сожалению, он был абсолютно прав.

– Ладно, Вась, не выебывайся! Ты сам виноват, как и мы все здесь. Там, в палатах, – мужчина указал на здание центра, – трезвых берут. И документы помогают восстановить, и относятся неплохо. А ты, сука, пьяный, как и мы. Вот и не нужен никому.

– Золотые слова, коллега, – я окинула взглядом оборванца лет сорока.

– Разрешите поцеловать вашу ручку, доктор, – местный философ обрадовался отзывчивости.

– Да нам никто уже не поможет, вы разве не понимаете? Зачем скорую вызвали? – не унимался хозяин опарышей и снова был во многом прав.

– Что ж, вылечить вас от алкоголизма и прочего я не могу. Пригласить к себе домой – тоже. Но могу подарить вам хорошее настроение. – Наша громкая дискуссия успела привлечь внимание некоторого количества релаксирующих. – Как вас зовут? – обратилась я к философу.

– Коляном, – опухшие губы в улыбке обнажили гнилые зубы.

– Николай, вы, кажется, хотели руку поцеловать? – Лыбящийся довольно закивал. Я подошла к стене и сняла перчатку.

– Юль, ты серьезно? Может, ты после этого хочешь с линии сняться и в инфекцию поехать? – напарник остолбенел.

– Абсолютно серьезно, – я не знала, как, зачем и для чего. Но шла уверенно по фарватеру. Грязная, в кровавых царапинах рука взяла мою. В модуле уже мало кто спал: зрелище входило во внимание вонючей толпы, как лопата в сырую землю. Колян улыбнулся шире прежнего и посмотрел мне в глаза. В этот миг на одну секунду обнажилась его душа. Все самое хорошее, что было в нем, и казалось, что этого немало. Мой коллега отвернулся и закрыл лицо руками. Отечные губы коснулись белой кожи и задержались на мгновение.