В стародавние времена порой применялись такие удивительные способы наказания и смертной казни, что иначе как средневековым варварством это назвать нельзя. Так, в Соборном уложении говорится: «А будет жена учинит мужу своему смертное убийство, или окормит его отравою, а сыщется про то допряма, и ея за то казнити, живу окопати в землю, и казнити ея такою казнею безо всякия пощады, хотя будет убитого дети, или иныя кто ближния роду его, того не похотят, что ея казнити, и ей отнюд не дати милости, и держати ея в земле до тех мест, покамест она умрет».

О чем говорит нам этот отрывок? Как мы видим, о том, что не считались ни с родными, ни с детьми, которым расти отныне сиротами. Ничего не говорится и о причинах поступка женщины: нередко ведь поступок был оправдан алкогольными дебошами, издевательствами над женой и детьми. Но «жена да убоится мужа своего» было важнее отчаянья женщины, доведенной до предела терпения. Между прочим, у Ф.М. Достоевского в «Дневнике писателя» есть горькая статья о несчастной, которую муж-садист уже в более позднем XIX веке подвешивал за ноги ради смеха. Женщина от отчаянья повесилась, а свидетелем был вызван малолетний ребенок, и великий писатель с гневом обличал и скользких адвокатов, готовых ради славы защитить мерзавца и подвергнуть опасности ребенка, и соседей, утверждавших, что подозреваемый – человек богобоязненный, регулярно посещавший церковь.

Установки на уровне диких времен, диктовавшие гендерное неравенство, давали полную волю садистам, буянам, пьяницам. А как же убийство жен? Что-то не слыхать было о закапывании в землю мужей, побивших до смерти благоверную или отравивших ее ядом.

В Вологде за мужеубийцу вступились посадские люди

Известно, что в декабре 1659 года вологодскими губными старостами Козьмой Пановым и Матвеем Даниловым-Домниным была получена грамота Разбойного приказа, предписывавшая применить смертную казнь окапыванием к удавившей мужа крестьянке Корнилиево-Комельского монастыря Агриппине. 22 декабря губные старосты, эти самые Панов и Данилов-Домнин, окопали женщину через четыре часа после восхода солнца. Если учесть, что губные старосты – это по-современному и дознаватели, и в некотором смысле оперативники, то есть сыщики, то приходишь к выводу, что это были какие-то особенные люди, для которых палаческое дело было столь же естественным, как и обеденная трапеза. Пытки и умерщвления были для них делом вполне заурядным.

Агриппина мучилась, мерзла в земле, умоляла заменить ей казнь монастырем и провела в земле, учитывая солнцестояние самого короткого дня в году, пять часов. Откопали ее чуть живой на третий час после захода солнца. Безусловно, это сказалось и на ее здоровье, и на сроке ее жизни, но об этом мы ничего не знаем. Главным было то, что ее удалось спасти. И отнюдь не губные старосты внезапно усовестились, обрели милосердие и убоялись божьего гнева. В архивах остались челобитные жителей Вологды и местного архиепископа. В Вологде за мужеубийцу вступились посадские люди, тронутые мольбами женщины и, очевидно, знавшие причину ее преступления. Вечером в день казни земский староста и уважаемые люди города пришли в Софийский собор, где шел молебен после вечерни, и подали челобитную архиепископу Вологодскому и Белозерскому Маркеллу. Архиепископ принял горожан и немедленно призвал в собор губных старост. Агриппину выкопали и отправили под охраной в губную избу, где она должна была ожидать нового царского указа.

Финала этой душещипательной истории мы не знаем. Известно только, что архиепископ Маркелл был, очевидно, милосердным, ответственным и очень обстоятельным человеком: он не только упросил губных старост немедленно остановить казнь, но и сделал себе труд отправить челобитную царю, ознакомить с нею своего стряпчего Ивана Токмачова и послать еще два письма – царскому духовнику, протопопу Лукьяну Кирилловичу и судье Разбойного приказа, боярину Борису Александровичу Репнину.