– ГЭС как строили, так затопление было. Не одна наша деревня, а много деревень позатопило. Ну это известно же тебе? – спрашивает меня Валентина.

Да, дорогая бабушка Валя, моему поколению известно, что при строительстве Красноярской ГЭС с лица земли были стерты 132 населенных пункта и переселено порядка 60 тысяч жителей. Да и повесть Валентина Распутина «Прощание с Матерой» мы все читали в школе. И хотя тамошние события разворачиваются на реке Ангара при строительстве Братской ГЭС, в обоих случаях речь идет о трагедии. О тысячах личных трагедий, которые слились в одно безмерное человеческое горе.

К моменту затопления в Быскаре, как гласит Ин тернет, насчитывалось более сотни домов. Валентине, матери четырех сыновей, тогда было чуть больше 40.

– Переживали, что дом пришлось бросить?

– Дом наш оформили, увезли, нам заплатили за это се. Туда, на другое место, нас назначали, а потом разрешили, куда хочешь поезжай, – уже без эмоций, как-то буднично вспоминает дела минувших дней долгожительница. Видно, давно отболело.

Много ли помнят о детстве те, кто перешагнул столетний рубеж? По-всякому бывает. Одни, в основном почти потерявшие связь с действительностью, только детскими воспоминаниями и живут. Другие – каждый по своей причине – погружаются в далекое-предалекое прошлое редко, неглубоко, неохотно.

Разные мне попадались старожилы. Валентина, скорее всего, ближе ко вторым: не дала мне возможности представить ее детство в красках. А может, красок-то особых в нем и не было. Как и во всей ее жизни, прошедшей в бесконечных трудах. Жизнь как черно-белое кино. И это на таком-то фоне – сибирском, сочном, многоцветном!

– Что запомнилось из детства?

– Только сегодня вспоминала, где была и что делала. Как играла, бегала по горочкам, в родник спускалась, ягоду-черемуху рвала, ела, глубеницу[3] собирала. Никто за мной не следил. Это, может, мне было лет восемь-девять.

Валентина росла в многодетной семье. Причем большинство детей – отца, от первой жены, и все мальчишки. Во втором браке родились, похоже, она и еще одна девочка. Вот только моя собеседница так и не смогла точно ответить на вопрос, сколько братьев-сестер у нее было:

– Сильно много. У отца была семья, жена умерла, он женился на другой, я у них родилась. Се [все. – Авт.] мальчики были, а я девочка, меня жалели. Может, мама и поругает за что, теперь и не помню, а где поругает – проходило… Семья была большая, потом разъехались кто куда. С родителями я одна осталась.

Крестили ее или нет, моя героиня не знает, но скорее да:

– Тогда ходили по деревне церковные бабушки и крестили нас по-своему, по-деревенски.

А в родной деревне бабушки, Быскаре, храма не было:

– Нужно было ехать в район, там церква была. Помню, мама меня как-то возила в церкву килoметров за двенадцать.

Есть в воспоминаниях долгожительницы и другие намеки на то, что семья была верующая. И не скрытно, а явно верующая. По словам моей героини, в красном углу избы стояли иконы, сами они отмечали церковные праздники:

– Кажный праздничек мы знали: и Пасху, и Крещение. В основном, конечно, знала мама. И иконочка у нас была Божьей Матери, и Николай Угодник был.

И это несмотря на гонения, которые обрушились на церковь в 20-30-е годы. Но, возможно, религиозная история в Сибири писалась по-другому: там ведь все и всегда по-своему. Бабушка Валентина, по ее признанию, и своих детей крестила, для чего ездила в соседнее село. И тоже без опаски, открыто. А было это уже в 50-е годы, опять же не лучшее время для Русской православной церкви.