Соседка напротив истерично орала уже с третьего часа после прокола. В 11 часов она верещала, молила об эпидуралке, ругалась и периодически материлась. Медсестра Лена, которая сидела за столом между нашими перегородками, на истерики не реагировала.

Моя врач осматривала меня, качала головой и уходила. В 12 часов она решила вводить окситоцин. Теперь я была прикована к кровати. Каждые двадцать минут меня обкладывали датчиками КТГ, и я мечтала сорвать их. Через час я уже не могла дотянуться до телефона, я испытывала адскую, ни с чем несравнимую боль. Мои внутренности, будто кто-то сжимал в кулак и не торопился разжимать обратно.

Лена напоминала дышать правильно, вообще не забывать дышать, чтобы кислород перепадал и детям. Я думала о лице, плечах и о том, что в жизни больше не займусь сексом, если у него есть такие гипотетические последствия. Вообще, я тогда думаю изрядно прошлась по всему мужскому роду.

«Больно, я рожаю! Вы не понимаете? Сейчас рожу», – кричала соседка. Лена неспешно подошла к ней. «Да, рожаешь, сейчас вызову врача». Женщина за стенкой родила за 15 минут.

Я заревела от обиды.

Врач подходила и не видела раскрытия. Соседка обзванивала и хвасталась девочкой Викторией. Я мечтала, чтобы она быстрее убиралась из палаты к черту со своими радостями.

Я умоляла Лену об анестезии или смерти. Если бы мне подали документы на квартиру, я бы отписала ее, только бы мне вкололи обезболивающее.

В три часа пришла врач и сказала, что наблюдает еще час, и если не будет изменений, меня вводят в коматозный сон или делают кесарево сечение.

– Я хочу анестезию, – сквозь слезы прошептала я.

– Обещаю, если будет раскрытие, хотя бы на полсантиметра, то есть ты вступишь в роды, тебе сделают эпидуральную анестезию, – и с этими словами она ушла.

На одном из занятий на курсах для беременных психолог объясняла, что у некоторых народов матка – это священный орган. Она дарит жизнь. Она решает, когда твоему ребенку появиться на свет. Поэтому внешний мир должен быть максимально миролюбив и расположен, чтобы матка отдала ребенка в жизнь, выпустила в новый мир. Поэтому во время появления малыша на свет часто делают приглушенным свет, ставят спокойную музыку, добиваются полного внешнего расслабления. То есть правильное психологическое состояние и окружение позволяет природе работать без помех и вырабатывать окситоцин самостоятельно.

Я начала отчаянно молиться своей матке, которая удерживала моих детей и не выпускала их. Я обещала ей, что тут безопасно, что я позабочусь о них, что она должна их отпустить ко мне.

В четыре вернулась доктор с осмотром. «Раскрытие на 2 сантиметра. Поздравляю, ты вступила в роды».

– Где моя анестезия? – выдавила я, сквозь слезы.

Еще почти два часа ушло на то, чтобы до меня добрался анестезиолог и ввел в спину шприц. Я не помню последний час. Болевой шок отключил голову. Помню только, как боялась пошевелиться, когда вводили иглу в спинной мозг. Как Лена говорила, что мама ищет меня и волнуется, я прошептала, что ей пока сюда нельзя и почти отключилась.

Когда пришла мама в родовой блок, я лежала, с двух сторон окруженная капельницами, исколотая иголками в венах, и улыбалась. Я не чувствовала нижнюю половину тела. Мама приносила воды и переживательно смотрела на меня в упор.

Это все-таки хорошо, что она не видела меня последние шесть часов. Я вообще плохо представляю, как женщины допускают мужчин на все время схваток, потуг и самого процесса родов. Я всегда думала, что у меня высокий болевой порог, а оказалось, что совсем нет.

Мне ввели эпидуралку на два часа. Потом, когда капельницу отключили, наркоз отходил постепенно, чтобы я чувствовала потуги. В восемь пришел врач и объявил раскрытие на 9 сантиметров, мама вскочила. Ее встревожено-обеспокоенный вид меня пугал. «Мама, выйди, тебя потом позовут», – попросила я.