– Бабуля проснулась, – сообщает тетя Лия. – Хочет вас видеть. Только вы с ней поосторожнее, приболела она у нас, стара мать стала, в чем только душа держится.

Бабушка сидит в кресле-каталке; не то чтобы она не могла ходить, но иногда ей так удобнее, особенно в минуты слабости или нездоровья.

Она протягивает ко мне руки, но смотрит на Женю, пока мы с ней обнимаемся.

– Это он? Да, вижу, что он. Похож на Кирилла. Какое счастье, что природа хранит черты давно умершего человека, не дает ему исчезнуть бесследно. Знаешь, детка, я всегда чувствовала, что во мне живут мои родители. Это трудно объяснить, и это ощущаешь только после их смерти.

Я тихонько подталкиваю Женю к бабушке, он садится на стул рядом с ней.

– Спасибо, что приехал, сынок. Ты для меня как доказательство жизни. Я так рада тебя видеть! В старости прошлое становится ярким и навязчивым, всплывают даже незначительные детали. А что было вчера – не помню. – Она смеется и кладет сухую ладошку на Женино запястье.

И он накрывает ее своей рукой!

Я-то думала, что ему неловко, что он боится разговора, что тема ему все еще неприятна… А теперь представьте картинку: молодой здоровый мужчина, кровь с молоком, и маленькая старушка – лицом к лицу, взявшись за руки, с улыбкой, предназначенной друг другу; они как будто на миг остались одни и, готова поклясться, понимают что-то мне и другим недоступное, известное только им двоим, словно появился у них сразу тайный сговор.

Нас приглашают к столу. Тетя Лия выносит глубокое блюдо с аджап-сандалом, тем самым, что распространял нестерпимый для желудка аромат, сам вид его – настоящий праздник для гурмана. Я запускаю ложку в маслянистую жаркую смесь печеных овощей, мяса, зелени, лука и первым делом накладываю побольше Жене. Он следит за половником, смотрит на растущую горку в своей тарелке и меня не останавливает. Когда мужчина долго живет один и не знает домашней кухни, такой взгляд несложно объяснить.

Только вечером нам удается наконец поговорить с бабушкой по интересующему вопросу.

– Много рассказывать не буду, – говорит она, – дам вам свои тетради, почитайте. Но прежде хочу сказать тебе, Женя, ты дедушку своего строго не суди. Времена были тогда тяжелые, смутные. Это сейчас все стали умные и справедливые, все по полкам раскладывают, решают, кто прав, кто виноват, а в то время люди с именем Сталина на смерть шли с полной искренностью в сердце. Вашему поколению этого вовсе не понять. А Кирилл… да, запутался, много ошибок наделал в жизни. Он все к Алеше Вересову тянулся, с детства еще, а уж позже, когда стал особистом и перестал доверять даже собственной тени, только у него одного правды искал. Алеше он верил безоговорочно. Наверное, человек не может жить как волк, есть у него потребность кому-то довериться, попытаться с чужой помощью в себе разобраться.

Вы уж простите, что я о личном, в военное время личное остается не менее важным, чем общее огромное несчастье, каким для всех нас была война. У многих была задача выжить, но нам повезло, мы не голодали, как ленинградцы, хоть и содрогались от бомбежек, работали на износ и могли быть убитыми в любую минуту, но в часы передышек мы жили как обычные люди – заботами, чувствами, желаниями.

С Вазгеном, моим мужем, Кирилл Смуров не ладил: когда-то, еще в годы учебы в военно-морском училище, Вазген уличил сокурсника в доносительстве начальству. Да, был за Кириллом такой грех, страшно он тогда оступился и лишился дружбы Алексея. Так и разошлись их пути: Вазген и Алексей со временем стали командовать кораблями, а Смуров оказался на службе в Особом отделе. Долгое время друзья не видели Смурова и не вспоминали о нем, пока война не свела их в октябре сорок первого на Ладоге.