Была пятница, так что ужин начали со щуки под хреном и судака, зажаренного в сухарях. Затем подали сома и стерлядь. Закончили трапезу лапшой с творогом и сметаной, потом подали компот из сушеных фруктов с корицей. На столе были также сыр, виноград, яблоки, груши, дыни – всё в изобилии.

Почему же бережливый Добо решил задать такой ужин? Хотел ли он завершить пиром собрание, на котором принесли клятву, или решил сдружить незнакомых между собой офицеров? А может быть, он желал послушать их откровенные речи, когда вино развяжет языки?

Поначалу настроение было торжественное, как в церкви. Каждый еще переживал величественную минуту клятвы. Белоснежные скатерти, столовое серебро с гербом Добо, резной бочонок, висевший на цепи над столом, букеты осенних цветов – все это усугубляло торжественность обстановки.

Сердца людей не согрелись даже тогда, когда после щуки в кубки полилось из прекрасного бочонка вино гранатового цвета. После величавой речи Добо у всех сердца еще были охвачены трепетом волнения. Так в долгой звенящей тишине задумчиво прислушиваемся мы к отзвуку умолкшего колокола.

Поели жареной рыбы. Слуги переменили тарелки. Все ждали, что Добо будет приветствовать гостей. Но Добо сидел в своем коричневом кожаном кресле усталый, молчаливый. Быть может, он думал о том, что это не именины, не свадьба, что теперь, после присяги, он – комендант крепости и сидит за ужином со своими офицерами.

И все-таки гости ждали, не скажет ли он что-нибудь.

Вдруг в тишину ворвалась веселая песня поварих:

И туч как не бывало. Небо прояснилось. Разве можно мужчинам быть мрачными, если женщины песней встречают надвигающуюся грозу!

Мекчеи поднял стоявший перед ним серебряный кубок и встал.

– Уважаемые друзья! – начал он. – Наступают великие дни. Даже сам Господь Бог сидит сейчас у небесного оконца, смотрит на Эгер и думает: как-то управятся две тысячи человек с двумястами тысяч? И все-таки я не унываю. Среди нас нет ни одного труса. Слышите, женщины и те поют. Но если б и закралась в чье-либо сердце боязнь, среди нас есть два человека, рядом с которыми даже слепые и увечные не могут пасть духом. Я знаю обоих с ранней юности. Одного из них сам Господь сотворил для того, чтобы он служил образцом венгерской доблести. В нем стальная сила, он точно золотая сабля, воплощение твердости и благородства. Второй, с которым я знаком тоже с юности, – образец ума, отваги, присутствия духа и находчивости. Там, где эти люди, – каждый ощущает в себе прилив силы, бодрости, сметливости, мужества и веры в венгерский ум. С ними не страшна никакая опасность. От души желаю, чтобы вы так же близко, как я, узнали нашего капитана Иштвана Добо и старшего лейтенанта Гергея Борнемиссу.

Добо встал, чокнулся со всеми и начал свою речь:

– Родные мои, кровные! Будь я пуглив, как олень, которого приводит в трепет тявканье любой своры псов, я все же не пустился бы наутек, а вступил бы в бой, раз речь идет о судьбе моей родины. Пример Юришича[14] доказывает, что самая жалкая крепость может стать могучей твердыней, если ее обороняют настоящие мужчины. Наша крепость сильнее Кёсега, и мы тоже должны быть сильнее ее защитников. Я знаю турецкие войска. У меня еще едва пробивались усы, когда я стоял на Мохачском поле. Я видел дикую рать Сулеймана. Поверьте мне, двадцать восемь тысяч венгерцев сокрушили бы стотысячный сброд, будь среди венгерцев хогь один человек, который умел бы вести сражение. Там никто не командовал, никто не руководил боем. Полки развертывались не в соответствии с тем, как стоял неприятель, а как попало. Бедняга Томори