Центральный пульт мигал тревожными огнями, его поверхность покрывали мелкие трещины, а оборванные кабели шипели, выпуская дымные нити. Учёные вокруг него не замечали Артаду – их голоса перерастали в крик, руки размахивали в воздухе, а лица, покрытые испариной, пылали раздражением. Один из инженеров, чьи ладони покрывали свежие ожоги, стукнул по столу, голос его сорвался:

– Если бы астрономы поделились замерами, мы бы укрепили линии!

Астроном с седыми прядями шагнул вперёд, глаза его горели гневом:

– А ваши линии? Они трещат от малейшего скачка! Это ваша вина!

Лира оттащила Артаду в сторону, её пальцы сжали плечо дочери, и она пробормотала, голос её дрожал от напряжения:

– Не лезь туда, они сейчас перегрызутся.

Но Артада не могла оторваться от окна, где тёмный силуэт в космосе пульсировал, его контуры то исчезали в черноте, то проступали вновь, оживая в мраке. Кристалл в её ладони нагревался, его тепло проникало в пальцы, и она ощутила, как её сердце забилось в такт этому движению. Торин, склонившийся над пультом, поднял голову, пот стекал по его лбу, и голос его, хриплый, но мягкий, вырвался из груди:

– Генераторы едва держатся. Если рванёт ещё раз, мы не справимся.

Артада по смотрела на родителей, их лица, отмеченные тревогой, выдавали уязвимость, ранее скрытую за их силой. Торин, чьи пальцы дрожали над пультом, и Лира, чьи глаза блестели от слёз, стояли перед ней, открытые в своём смятении, и впервые станция, её дом, показалась ей тонкой оболочкой, готовой расколоться под давлением пустоты. Но вместо ужаса она ощутила, как тревога в её груди переросла в упрямство, ясное и острое. Кристалл в её ладони пульсировал, его тепло шептало о скрытой силе, и она выдохнула, голос её дрогнул, но остался уверенным:

– А если мы попробуем её изучить? Вдруг это поможет?

Торин опустил взгляд, его пальцы замерли над экраном, и голос его, хриплый, но мягкий, ответил:

– Мы бы хотели, малыш. Но сейчас у нас ничего нет – ни инструментов, ни записей. Мы в тупике.

Лира коснулась её щеки, её пальцы дрогнули, и голос её, тёплый, но усталый, добавил:

– Ты всегда была любопытной, Артада. Но это… это слишком опасно.

Слова родителей легли на её плечи тяжёлым грузом, но не погасили искры в её груди, и она посмотрела за окно, где Эридан-7 пылала ярче, её свет пульсировал, заливая отсек багровыми тенями. Ощущение, холодное и острое, пронзило её мысли. «Келеста» балансировала на краю, её энергосети трещали под напором всплесков, а обитатели, разобщённые страхом и гневом, теряли надежду на звёзды, некогда вдохновлявшие их. Но для Артады это утро стало не концом, а началом.

Отсек дрожал, стены гудели от толчков, а растения вдоль стен ломались под напором воздуха, вырывающегося из треснувших труб. Учёные продолжали спорить, их голоса сливались в гул отчаяния, а Торин вернулся к пульту, его пальцы заметались по экрану, высекая искры из разбитых сенсоров. Лира осталась рядом с дочерью, её рука дрожала на плече Артады, и взгляд её, устремлённый к окну, блестел от слёз, но в нём мелькнула слабая надежда. Артада подняла кристалл к глазам, его поверхность пылала в её ладонях, отражая багровый свет Эридана-7, и она шепнула, голос её растворился в гуле:

– Я всё равно попробую.

Слова её, тихие, но упрямые, унеслись в пустоту за стеклом, и кристалл в её ладони вспыхнул ярче, словно поддерживая её решимость. Станция вокруг неё трещала, её стены дрожали от напора всплесков, а обитатели, разобщённые страхом, теряли контроль над миром, который создали. Но для Артады это утро стало поворотом – моментом, когда она впервые увидела смятение родителей и силу своих вопросов, ведущих её к тьме, дышащей в космосе, к её тайнам, скрытым за багровым светом умирающей звезды.