Хоть бы знать, что охраняешь. А то год уже долбишь в этом карауле и ничегошеньки не знаешь. Склады. Как же! Что-то он ни разу не видел, чтобы сюда что-нибудь завозили или что-нибудь вывозили. Всё можно было бы, конечно, объяснить какой-нибудь там секретностью или ещё чем в том же духе, да разве можно охранять вот так что-нибудь секретное и важное? Забор, хоть и высоченный, но весь перекошенный, солдаты службу тащат без продыху… да и вообще, слов нет! Конев сплюнул на полугнилые доски под ногами: а вали всё оно в одно место, чтобы ещё и голову этим забивать. Он дослужит здесь сколько положено, и домой. Пусть другие думают, кому всё это надо.

Вообще нет, ему это тоже надо. Зря или не зря он отдает кому-то два года из своей жизни? Не самые худшие, между прочим, в смысле возраста. На гражданке он бы сейчас… Ух! Но что толку мечтать, ведь он сейчас не на гражданке. Ничего, год прошёл, и ещё год пройдет. Зато потом он оторвётся на всю катушку. Небу жарко станет!

Конев вдруг почувствовал страшную усталость. Зачем думать о чем-то? Армия – это не такое место, где следует много думать. Особенно это касается солдата. Так даже в Уставе записано.

Конев поднял взгляд и увидел, что они уже подходят к караульному дворику. «Ну вот, – подумал он, – ещё четыре часа отстоял, теперь восемь часов давления массы. Сон – вещь нужная в нашей нервной работе».

Голубев первым поставил автомат в ячейку места для разряжания оружия и сказал:

– Разряжай.

Конев поставил автомат, за ним подошли Москалёв, Трохин и Катышев. Он не стал ждать их и, быстро отсоединив магазин, передернул затвор и сделал контрольный спуск. Как и положено, раздался сухой щелчок курка по бойку.

– Разряжено, – буркнул он, на что Голубев безразлично кивнул головой.

На то, как разряжают автоматы Катышев и Москалёв, Голубев тоже не обратил никакого внимания, зато к Трохину оно было особым.

– Разряжай, – подал он команду отдельно для него.

Трохин отсоединил магазин и, как положено по Уставу, отчеканил:

– Оружие разряжено.

Потом отвел назад затворную раму.

Голубев сделал вид, что заглянул в щель под крышку ствольной коробки, после чего сказал:

– Осмотрено.

Трохин отпустил затвор, нажал на спусковой крючок и поставил автомат на предохранитель.

– Оружие разряжено и поставлено на предохранитель, – отбарабанил он уставную фразу.

Голубев хлопнул его по плечу и подытожил:

– Мужик, Троха. Только зачем два раз повторять, что оружие разряжено?

Трохин смущенно улыбнулся.

– Ладно, Троха, – Голубев еще раз хлопнул его по плечу и подтолкнул в спину, – вали в караул.

Тот схватил автомат и сделал то, что ему сказали.

– Голубь, – склеил недоумённо-интересующуюся гримасу Катышев, – он тебе что, даёт, что ли?

– Дурак, – беззлобно отозвался Голубев, перебивая лошадиный смех Катышева. – Что бы ты понимал. Он просто нормальный пацан, не тормоз вроде Морина.

– Э-э-э! – махнул рукой Катышев. – Все они – тормоза.

«А ты не тормоз?» – почему-то вдруг подумал Конев, но вслух ничего не сказал, а просто закинул за плечо автомат и пошёл в караул.

8

Удар.

Ещё удар.

Удар за ударом.

– Уйди! – не выдержал Катышев. – Отстаньте от меня все!

– Дайте поспать, – попросил он, но удары продолжались и, казалось, не будет им конца.

– Перестаньте стучать!!! – заорал Катышев и понял, что это сон, а он начинает просыпаться.

Неужели он орал вслух? Сонные мысли путались, протекая через голову, словно вязкая клейкая паутина. «Вот чёрт», – смог, наконец, он подумать. И уже хотел повернуться на бок, когда до него вдруг дошло, что удары-то продолжаются. Глухие, но даже на слух увесистые. Удар, три секунды тишины, опять удар. Это уже не сон.