– Простите?

– Почему ваша карьера рушится? – На этот раз Вальдон справился с английским.

Что она могла ответить? Что она, очевидно, переоценила свой талант? Что предлагаемые ей роли в фильмах о серфинге были такими скучными, что она их даже читать больше не могла и поэтому рискнула попробовать сняться в вестерне, а потом в триллере? Могла ли она признаться режиссеру, что ее последний фильм загубили в результате монтажа? Нельзя винить монтаж, это непрофессионально. Настоящим ответом было бы то, что она глупо рискнула своей карьерой и сделала плохой выбор, но не она одна виновата в провале этих лент, хотя всю вину свалили на нее.

– Простите, – сказал он. – Невежливо задавать такой вопрос.

Она не стала возражать; возможно, ей следовало проявить деликатность, но он ведь не щадил ее чувства.

– Я изо всех сил старалась лучше сыграть в каждом новом фильме, мсье Вальдон, и рисковала. Я горжусь своей работой, но не все согласны, что мое исполнение этих ролей было… – Она умолкла, у нее сорвался голос. – Ну, что оно чего-то стоило.

Сказав это, она перевела взгляд на пол, надеясь, что он просто закончит это глупое интервью и пригласит вместо нее Жанну Моро. Она чувствовала себя опустошенной. Все это оказалось насмешкой – ее встреча со славой, вся ее карьера.

Он наклонился к ней через стол и положил ладонь на ее голову.

– Знаете, в чем проблема, по-моему?

Она мрачно покачала головой и прикусила губу, ей было страшно услышать, какой ее недостаток он сейчас назовет.

– У вас никогда не было гениального режиссера, – произнес он и улыбнулся так широко, что показал все белые волчьи зубы. Его передние зубы чуть находили друг на друга, и этот маленький дефект делал запоминающимся все его лицо.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. Это был действительно интересный вывод. Ее брови приподнялись, и она закончила его мысль:

– Но с гениальным режиссером… – Она не договорила, подняла голову. Когда-то, еще юной девушкой в танцклассе, Джемма никак не могла научиться вальсировать.

«Нет… нет… нет… – твердил в отчаянии инструктор, показывая на ее несчастного партнера. – Ты пытаешься вести; позволь ему вести». Она тогда так и не поняла, что он хотел этим сказать, поняла только сейчас.

– Oui, – сказал Вальдон. – У гениального режиссера вы могли бы сыграть роль, которая запомнится на всю жизнь. – Теперь он говорил серьезно и барабанил пальцами по столу. – Скажите, кто был первым режиссером, вдохновившим вас? Дайте интересный ответ, пожалуйста. Не заставляйте меня пожалеть об этом.

– Жан Кокто, – ответила она слишком быстро. Она не ожидала увидеть презрения, тут же появившегося на его лице.

– Какого черта вы выбрали его? – Он откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди, сделавшись похожим на задумчивого профессора. – Не Джон Форд и не Хичкок?

Она обмякла на плетеном стуле, у нее вытянулось лицо. Всякий раз, когда ей кажется, что ей удалось нащупать контакт с этим человеком, она все портит. Эта роль слишком важна, она не может ее упустить, и мысль о том, что она недостойна такого человека, как Тьерри Вальдон, была сейчас невыносима. Она почувствовала, что ее глаза наполняются слезами, и усиленно заморгала. Она надеялась, что этот ланч сотворит метаморфозу. Что она не вернется в Лондон – к Чарли – и снова станет Джеммой Тернер.

Всматриваясь в лицо Вальдона, она старалась понять, чего он от нее хочет. Как актриса, как женщина, она раньше владела этим искусством.

– Я захотела стать актрисой, посмотрев «Красавицу и Чудовище». Посмотрите, что сделал Кокто для Жозетт Дэй[4]. Он добился от нее несравненной игры.