– Логично же, – сказала она по телефону Анне Петровне, – если он сам заявил, что Эвочка умирает, и предложил её усыпить, то все эти манипуляции – просто вытягивание денег. По человеческим меркам Эвочке уже сто двадцать лет, наверное. Зажилась, что поделать.

Голос её был ровным и сухим, хоть и усталым, и Анна Петровна быстро предложила:

– Хочешь, я сейчас прибегу?

Она собиралась прибавить: «Посмотрю на Эвочку», но Вера Филипповна, всё сразу поняв, отрезала:

– Ни к чему. Я бы на её месте хотела, чтобы меня запомнили здоровой.

И положила трубку. Она всегда была резкой, безапелляционной в суждениях и предпочитала любую истину утешительной лжи.

Анну Петровну сильно царапнуло это отождествление больной собаки с собою, но она решила не перезванивать, оставить подругу в покое.

Эвочка умерла на другой день к вечеру. Сын Веры Филипповны тут же отвёз маленький трупик, заботливо завёрнутый в простынку, за город, на дачу, и там похоронил под старой берёзою, где стояла скамейка, на которой летом любили отдыхать Вера Филипповна и Эвочка.

Он же и сообщил об этом донельзя встревоженной Анне Петровне, которой подруга так и не позвонила. Прибавив, мол, что-то мама горюет, как за папой не горевала, лежит, в стену смотрит и всякую дичь твердит.

– Какую именно дичь? – похолодев, осведомилась Анна Петровна.

И тут выяснилось, что у Веры Филипповны появилась идея фикс: она, мол, со своего места не сдвинется, угаснет, как Эвочка. Ни к чему ей как-то стало жить, не для кого.

– Это как же! – тоскливо и возмущённо закричала Анна Петровна, немедленно прилетев к подруге и услышав из её уст ту же самую дичь, о какой толковал её сын Витя. – А как же мы?! Как же я?!

– А как же я, Малыш? Ведь я же лучше, лучше собаки… – совершенно больным бесцветным голосом процитировала Вера Филипповна всем известную фразу из мультика про Карлсона и снова отвернулась к стене, носом в пыльный ковёр.

– Да что же это такое… – простонала разбитая и растерянная Анна Петровна и поплелась домой, где её родные тоже ужаснулись, выслушав её горестный рассказ.

– Ничего не понимаю, – закончила она. – Верочка всегда была такая… здравая.

– Ба, ты только не вздумай такие же номера откалывать, – грозным басом предупредил её внук Федюня и потянулся погладить кота Фелю, который вообще-то тоже был уже старичок. Как и кошка Яся.

– Боже мой, – болезненно прошептала Анна Петровна и поспешно скрылась в своей комнате.

Наутро она выслушала мрачный отчёт сына Веры Филипповны о том, что с мамой, мол, всё по-прежнему, даже покушать не встаёт, и решительно объявила:

– Вить, я хочу к вам на дачу съездить ненадолго, можно? На Эвочкину могилку поглядеть.

– Да пожалуйста, – промямлил несколько шокированный таким желанием Витя, но решил не спорить, не будить лихо, имея перед глазами дурной пример Веры Филипповны.

На даче было сыро, грязно, дощатый тротуар кое-где усеян птичьим помётом. Между прошлогодними грядками лежали островки потемневшего снега. Ветки посаженных осенью деревьев уныло торчали, и не думая покрываться листвой. Безрадостная, в общем, картина. Анна Петровна просунула руку между брусьями калитки, отодвинула щеколду и прошла внутрь, стараясь не поскользнуться.

Любимая скамейка Веры Филипповны тоже была мокрой и грязной, и Анна Петровна подложила под себя вынутый из сумки «пятёрочкин» пакет, присев на край. Поглядела на могилку Эвочки, куда Витя водрузил небольшой камушек. Этакий валунёнок.

– Послушай, Эвочка, сделай же что-нибудь, а то твоя хозяйка совсем зачахнет, дура старая, – дрожащим голосом заговорила Анна Петровна. – Надо же, что выдумала. Ты же хорошая собачка, умненькая, – она не стала добавлять «была», решив, что Эвочка может и обидеться. – Придумай что-нибудь! Я на тебя надеюсь.