Квелый, тот-то помешан на женской груди, то есть, на полном серьезе, он фанат сисек, у него самая большая в мире коллекция фотографий с женскими грудями. О Квелом даже фильм документальный снимали. Ничего себе, нормальный такой фильмец: Квелый там о себе рассказывает, сидит у себя в кресле (у него в доме вся мебель выполнена в виде женской груди), плетет какую-то ахинею о том, как он придумал сиськи коллекционировать… в общем, неплохой фильм – профессионально сработали. Только одно не показали – причину его помешательства на сиськах. Квелый никому об этом не рассказывает, но я-то знаю: у него мутация – на голове, непосредственно на темечке, сосок. Не, реально! Сосок на голове – жутко эрогенная зона, он его никому не показывает, все в шапочках ходит. Квелый-то, конечно, все отрицает, но я почти на сто уверен, что у него эта хрень вся фанатичная именно из-за соска на голове, думаю, он ему как-то на мозг влияет.

Ладно, в общем. Звонил, значит, Квелый и разбудил меня, мутант бешеный. Я, конечно, от предложения лицезреть очередную сверхшикарную сиську отказался, положил трубку и закрыл глаза. Нет, черт, уснуть не могу, пропал сон – пришлось вставать. Выбрался из-под одеяла, закурил и пошел в ванную комнату зубы чистить. Сначала посмотрел на себя в зеркало: интересно, я всякий раз помят по-разному, что говорит о том, что раз на раз не приходится, и новый день хоть чем-то отличен от предыдущего… хотя все равно понимаю, что помят я от однообразия. Потом включил воду. Тянусь за тюбиком с пастой, а его и нет. Вместо этого лежит записка: «Больше так не могу. Вы постоянно давите на меня. Ухожу. Прощайте. Вечно зубная ваша паста». Что за черт! Что за день сегодня такой? Выспаться не дали, паста ушла – лажа какая-то! Бессмыслица и чушь!

Я поводил щеткой по зубам, пошатался по дому. Делать нечего, и никто не подскажет, что бы поделать, да и нет никого. Я один. За окном раскаленный город, скачущие людишки – как попкорн на сковороде. Пойду и я, присоединюсь к ним – стану одним из миллиарда. Скачущим не так, как все.

Мне пересек дорогу человек-черепаха, он медленно переставлял четыре свои конечности, и я запнулся об него. Реакция мгновенная – голова, руки, ноги исчезают в отверстиях панциря. Я стучу по нему костяшками пальцев, желая принести свои извинения, но панцирь пуст. И я иду дальше. В голове, хотя, черт знает, может быть, над всей улицей, бесится яростный ритм и зычный голос время от времени орет что-то нечленораздельное. Вдруг мимо в шикарной тачке с открытым верхом пролетают две гламурные кисы – глаза с поволокой, в зубах длинные белые сигареты с тройным угольным фильтром. Клевые, считается! Ха! Да ведь я их знаю! Прикладываю к губам указательный и средний палец, просовываю между ними язык и ожесточенно вращаю им. Они посылают мне воздушные поцелуи. Значит, тоже помнят, помнят киски тот вечер в клубе «Дребезг».

Я иду дальше, я никуда не спешу, мне нечего делать и не о чем думать, я свободен… а еще я немного зол.

Ночь сомневалась в собственном существовании, ибо не могла ни видеть, ни слышать себя; иногда приходило ощущение самочувствования, но оно было столь мимолетно, столь нематериально, что не убеждало. Никто не может с уверенностью сказать, существует ли мир ночью, никто не может быть уверен в том, что проснется… проснется в том самом мире, в котором уснул накануне. Ночь, усомнившись в собственном существовании, может истечь в никуда, забрав с собою весь мир и спящего человека.

Ежи открыл глаза: комната бледнела бесцветным утренним светом, тусклые стены жадно впитывали прозрачность безжизненных лучей невидимого солнца. В комнате было прохладно, батарея грела не слишком сильно, а электрический обогреватель, стоящий в ногах подле кровати, Ежи вчера не включил – оттого так хорошо было под теплым одеялом: внутренний жар тела ощущался ярче обычного в контрасте со свежестью внешнего мира. Пологий потолок, до которого ближе к стене можно было легко дотянуться рукой, мерный стук дождя по крыше, мягкое одеяло – все это делало угол, где стояла кровать, невероятно уютным; казалось, все линии пространства стремятся сюда, в этот угол, который является вершиной упавшей на бок многогранной пирамиды мироздания.