Бендер не уговорил, ясный пень. С перекошенным от ярости лицом он, не солоно хлебавши, заскочил в наш СПС с раздутыми ноздрями. Мишка Мампель в этот момент сидел на попе и матерится в адрес Прапорщика. Он изображал голос Хайретдинова, кривлялся и говорил, что Хайретдинов приказал написать объяснительную записку о том, как Мампель тёмной ночью ночевал отдельно от подразделения, как собирался вступить в сговор с противником и сбежать в Израиль. В этот момент в СПС запрыгнули ноги в зелёных армейских штанах и с размаху пнули Мишкин вещмешок:

– Бах!

– У-у-у-у, Мампелюга хренов!

Мишка шарахнулся к стенке СПСа от неожиданности. Видимо, решил, что в СПС запрыгнул разъярённый Хайретдинов. Но это оказался разъярённый Герасимович.

– Мампелюга хренов! Если бы не ты, здесь был бы Серёга Губин!

При упоминании Серёгиного имени Мишка подскочил.

– Это ты, Бандера?! Это ты! Что я тебе сделал? Что ты на меня кИдаешься?! – Мишка толкнул двумя руками Бендера в грудь. Перешагнул через стенку СПСа.

– Что я вам всем сделал? Что вам всем от меня надо?!

На всякий случай я тоже поднялся на ноги. С коробкой детонаторов в руках. Мишка отвернулся, в сердцах махнул на нас рукой и пошёл прочь.

– Да ты чё? Ладно, да? – Олег удивлённо переводил взгляд с меня на Мишку, с Мишки на меня. Затем засунул руку себе за пазуху, вытащил банку консервов. Протянул в сторону уходящего Мампеля.

– Мишка! Да я пожрать принёс. Ладно, да?! «Глобус» принёс. Идём, попробуем!

Мишка молча развернулся, пошёл обратно к нашему СПСу. Олег опустил вниз руку с банкой. Я положил коробку с детонаторами на стенку СПСа, вынул из кармана штатный консервооткрыватель, взял из руки Олега банку, проткнул ей крышку.

– Димыч! Ну что ты делаешь! Это ж – на потом! – Олег выхватил из моих рук продырявленную банку.

– Ты ж сам сказал, что попробовать принёс.

– Правильно! Попробовать. Но это – с горошком! Там соку много. Значит, горошек – на потом, когда воды не будет. А сейчас надо было фасоль!

– Принесли же воду.

– Принесли. Значит, надо фасоль. А горошек – на потом! Ай, ты уже всё равно испортил. Теперь надо съедать. Открывай уже! – Олег сунул банку мне в руки, полез в свой вещмешок, порылся в поклаже и вытащил БУХАНКУ БЕЛОГО ХЛЕБА!

– Вот! Жрите, пока не засох. Я для вас, дураков, старался. Тащил сюда на гору. Сдохли бы тут с голоду без меня.

Вот так мы и прижились втроём на Второй точке. В тесноте, как говорится, да не в обиде.

После хавчика Бендер попёрся на Третий пост к Серёге Губину. Ну и я попёрся тоже. Раз уж не удалось уговорить Хайретдинова, то решили отнести Серёге полную полуторалитровую фляжку воды и большой кусок белого хлеба.

– Держи, братан. Чё с нами не пошёл? Отпился бы там от души!

Серёга молча расстегнул пуговки внизу штанины, закатал зелёную армейскую ткань и выкатил опухшую лиловую коленку.

– Офиге-еть! Что это с ней?

– Вчера, как от последней воды на подъём пошли, я поскользнулся на мокрой скале и упал. И ловил же бинокль, чтобы не разбить. Коленкой в скалу приземлился, там хрустнуло что-то. Думал – не дойду.

– А чё не сказал никому?

– А смысл? Что изменится? Волшебник, что ли, на голубом вертолёте за мной сюда прилетит? Надо было идти, а не скулить, ну я шёл.

Смотрел я на Серёгину распухшую ногу, пытался понять в чём прикол этой жизни. Один пацан залез на Зуб Дракона без еды и почти без патронов, а другой принёс для друзей буханку белого хлеба. Третий пошел за водой без автомата, а четвёртый с изуродованной ногой затащил на гору тысячу патронов к снайперке, ночной бинокль и часть жратвы Бузрукова. И не скулил. В чём разница этих поступков, найдите, как говорится, хотя бы три отличия. Полагаю, что прапорщик Хайретдинов за время службы внесёт ясность коротко, в двух матерных армейских фразах.